кажется, сказали, что сами ходили в учениках?…Да, я умею врачевать наложением рук, товарищ Сталин… Это хорошо, это очень хорошо, товарищ Дорджиев. Мы примем к сведению всё, что вы сказали. Да, а вы пробовали кому-нибудь передать своё умение?…Нет, товарищ Сталин, я не ощущаю в себе таких способностей.

Профессор вернулся к своему столу, присел и, посмотрев на курсантов поверх очков, грустно улыбнулся.

— А через неделю меня арестовали. Шесть лет я провёл в лагерях. В сорок третьем, ме-ня, доктора медицины, отправили на фронт санитаром в военный госпиталь. Выносил ране-ных, сам стрелял, в меня стреляли. Три ранения. Войну закончил в Праге. После, учитывая мои учёные степени, перебросили в Новосибирск, сотрудником лаборатории биофизики. Через год после смерти Сталина обо мне вспомнили.

— М-да, — Виктор Сергеевич с деланным изумлением и некоторым удовлетворением разглядывал опустевшее блюдо, — осилили.

— Два таких хлопца, да под разговор…, - поддержал Горин и, поднявшись, принялся со-ставлять пиалы и соусники на блюдо, — помыть бы надо. Не люблю грязную посуду…или опустошённую. Знаешь, в юности у Теофиля Готье я вычитал фразу, что-то вроде: '…зрелище пустых бутылок способно повергнуть пьяницу в глубокое уныние', то же мож-но сказать про обжору и пустые тарелки.

Шершнев собрался, было, возразить, мол, утром придёт горничная и под присмотром Марины…, однако остановил язык, своевременно сообразив — Великий Магистр всё делает просто, но ничего не делает просто так.

'Скорее всего, он намеренно выдерживает паузу, чтобы я, посидев в тиши и одиноче-стве, попробовал рассортировать и увязать. Кое-какие контуры, конечно, высвечиваются, но картинка возникает, мягко говоря, фантастическая'.

Из 'плацкарты' выдвинулся Вячеслав.

— Сопоставляешь? — Сходу поинтересовался он, вкладывая в вопрос крохотульку иро-нии. — И как?

— 'Звёздные войны', — пожал плечами Виктор, — Джедаи из Карелии. Не слишком наво-рочено? И с неандертальцами туманно, и с архетипом.

Горин расплескал коньяк по мыльным пузырям.

— В юности, — он, подышав над пузатеньким бокалом и чуть-чуть пригубив, поставил его на стол, — я зачитывался фантастикой, и с лёгкостью воспринял профессорские открове-ния. Я бы даже сказал: с энтузиазмом. Помнишь, в те годы это незаслуженно забытое слово встречалось на всех агитационных плакатах, посвящённых комсомольским стройкам. Тогда мы верили всему. А потом взлелеяли в себе комплекс занудства с циничным недоверием, возвеличив сие до мудрости.

— С занудством это ты в точку.

— Грешен, люблю помовать словами. Забалтываясь, пропитываешься самоуважением. Не по сединам мудёр — по мове.

— Слава, — взмолился Виктор, — давай по делу. Э?

— Так я и говорю: Мудрость старого профессора и его авторитет не позволяли нам усомниться ни в единой запятой. А рассказывал он вещи преудивительные. Да, в скалистых урочищах Тибетского нагорья действительно затеряны таинственные пещеры, в них лежат кости давно умерших людей и стоят каменные алтари. На них отправляли свои действа жре-цы древней религии Бон, но сами алтари перешли к поклонникам Бон от ещё более древних верований. Именно оттуда, из пещер, якобы, некогда явились в отдалённые буддийские да-цаны первые Учителя. Случилось это много больше тысячи лет назад. Обладали они очень необычными умениями. Как потом сформулировал сам профессор, они, вводя себя в особое состояние, могли контактировать с биополем любого человека, целенаправленно влияя на него. И не из любопытства они заявились, а в поисках учеников. От желающих, сам понима-ешь, не было отбою, но лишь единицы из сонмища могли воспринять таинственные умения, а воспринявшие сами становились Учителями. И не то, чтобы Учителя капризничали или ограничивали круг последователей, нет, просто сами ученики, как ни бились, не могли при-близиться к постижению древней практики. Необходимо было какое- то условие, особое свойство, данное человеку от рождения. Что за свойство, будущий советский профессор то-гда не знал. В их дацане, в отдельной келье жил очень старый человек, и монахи называли его Учителем. Иногда к нему приходили молодые послушники, он с ними общался, но ни-кому не отдавал предпочтения. Юный Дорджиев, когда немного подрос, в день своего пят-надцатилетия тоже пришёл поклониться Учителю. Профессор вспоминал, как лысый, мор-щинистый старик взял его за руку и долго молчал, прикрыв глаза, будто дремал, а потом оч-нулся и радостно воскликнул: 'Ты, мой ученик!' Старик увёл его из монастыря. Они, оде-тые лишь в плащи на голое тело и в сандалии на босу ногу, питаясь сухими лепёшками и сыром из молока яков, несколько дней брели по обледеневшим кручам. Юноша был послушником, но не дураком и понимал, что обычному человеку такой путь не под силу. Каждый раз, когда лютый холод обездвиживал, Учитель, словно чувствуя момент, брал его за руку, оделяя частичкой тепла, и они шли дальше. Дорогу он, естественно, не запомнил. Наконец перед ними открылся вход в пещеру, состоявшую из анфилады полостей-залов. В самом дальнем покоились человеческие костяки. Учитель привёл его туда и сказал: 'Это твои и мои предки, в твоих жилах бурлит их кровь'. — Вячеслав Владимирович потянулся к бокалу, пояснив. — В горле пересохло. Улавливаешь намёк?

Шершнев синхронно с другом отхлебнул коньяку.

— Ты уже битых три часа изъясняешься намёками, — он постучал пальцем по циферблату своей 'Омеги', — но я с удовольствием слушаю тебя.

— Потерпи, — Горин ободряюще кивнул, — я воссоздаю последовательность подведения к обряду 'коллективизации'. Сам через это прошёл и, согласись, это всё ж-таки не много-дневный переход по ледяным скалам. Моему профессору пришлось значительно тяжелее. По настоянию Учителя он восемь дней с рассвета до сумерек простаивал в зале со скелета-ми, созерцая разложенные на камнях костяки и примитивные орудия труда и охоты. Там под потолком проходила трещина, сквозь которую сочился дневной свет. Заметь, я сказал 'простаивал', а не 'просиживал'. Сидеть ему не полагалось. Вечером он возвращался к Учителю, тот, молча, давал ему кусочек льда вместо воды и касанием руки снимал голод. Все эти дни юноша ничего не ел. На девятый день старик усадил его на валун подле алтаря, сам сел напротив и, взяв парня за руки, приказал закрыть глаза. Профессор так описывал своё состояние: 'Я был очень слаб и на какое-то время погрузился в сон или в беспамятство, а когда очнулся, почувствовал себя удивительно бодрым, налитым силой и здоровьем'. Потом Учитель кивнул ему: 'Иди!', — и он ушёл, и шёл, как бы сейчас сказали — 'на автопилоте'. Он не задумывался, куда идти, просто переставлял ноги без отдыха днём и ночью, и сам не помнил, как оказался у ворот монастыря. Ламы позаботились о нём, посчитав за очередного несостоявшегося ученика. Сам Дорджиев сначала решил точно так же и вернулся к изучению наук. Лишь значительно позже он распознал в себе нарождающиеся способности, но сохранил их в тайне. Он понял, что все испытания, которым подвергал его Учитель, имели глубокий смысл, и то, что умения раскрывались постепенно, тоже соответствовало планам Учителя. Кстати или нет, слова старика о крови предков, бурлящей в его жилах, он почему-то принял за аллегорию, и на время забыл о них. Вспомнил лишь во время посещения Палеонтологического Музея в Сорбонне. В конце пятидесятых премьер Никита Хрущёв активно налаживал контакты с правительствами капиталистических стран, ездил в Америку, был в гостях у Президента Франции Шарля де Голля. Советских учёных стали приглашать на различные симпозиумы и конгрессы. Вот наш профессор и получил возможность прогуляться по музею. Бродил он по нему, бродил, и набрёл на экспонаты из пещеры Ле-Мустье. Вот тут его шарахнуло — скелеты неандертальского типа и грубые орудия в точности соответствовали виденным в том зале, где он проходил ученичество. Где Франция, а где Тибет? Раньше он никогда не интересовался палеонтологией, а тут зацепило. Дома он начал собирать и систе-матизировать данные об известных находках стоянок неандертальцев и их