были темные очки и короткие желтые брюки. Судя по всему, в церкви этим утром она не была. Женщина смеялась, длинные рыжие волосы развевались у нее за спиной. Девочка высунулась из окна и крикнула: «Привет!» Но женщина не расслышала, она была слишком далеко, уже съезжала с моста, и мужчина изо всех сил жал на педали, чтобы ее догнать.

Поезд загудел, и девочка почувствовала, как на плечо ей опустилась чья-то рука. Она повернула голову и взглянула в лицо стоявшего рядом солдата. Это был совсем молодой парень, из-под форменной фуражки выбивались пряди светло-каштановых волос. Под правым глазом темнела родинка, на которую девочка невольно уставилась. С усилием оторвав взгляд от родинки, она взглянула ему в глаза и снова засмотрелась. У молодого солдата были очень красивые глаза. Необычного темно-зеленого цвета. И эти глаза смотрели прямо на нее.

— Мисс, — сказал он, — прошу вас, опустите шторы.

Голос у него был глубокий и приятный. Он не улыбался, но девочка чувствовала: ему хочется улыбнуться. Она не могла объяснить, почему так уверена в этом.

— Хорошо, сэр, — ответила она.

Опустила шторы, и велосипедисты на мосту исчезли. Наверняка эти двое влюблены друг в друга, решила девочка.

Молодой солдат двинулся по проходу, призывая мелодичным голосом: «Пожалуйста, опустите шторы». Девочка повторяла эти слова про себя. А затем вдруг позвала: «Сэр!» И ее собственный голос прозвучал почти пронзительно. Она не собиралась его звать, это слово сорвалось у нее с языка само собой. «Сэр!» — снова закричала девочка. Она ничего не могла с собой поделать. «Сэр, сэр, сэр!» — призывала она.

Но молодой солдат ее не слышал.

Девочка откинулась на спинку сиденья. Пожилой мужчина, сидевший напротив, что-то сказал ей по- японски. За многие годы, проведенные под палящим солнцем, кожа на его лице загрубела и стала темной, шею исполосовали глубокие морщины. На руке не хватало двух пальцев. Девочка покачала головой и ответила, что, к сожалению, говорит только по-английски.

— Вот, значит, как, — пробормотал старик.

Он повернулся, опустил штору, и в вагоне стало еще темнее.

Молодой солдат дошел до конца вагона и слегка коснулся кобуры, висевшей у него на боку, словно хотел убедиться, что оружие по-прежнему на месте. Девочка подумала, что этой самой рукой, так же легко, он коснулся ее плеча. Она очень надеялась, что он подойдет к ней еще раз. Но после того как опустили последнюю штору, вагон погрузился во тьму и она уже не могла разглядеть солдата. Вообще никого не могла разглядеть. И никто не мог разглядеть ее. От тех, кто находился за стенами вагона, ее отделяли шторы. Какой-нибудь человек, прогуливаясь по улице, увидит поезд, который среди бела дня едет с опущенными шторами, и, может быть, удивится.

«Какой странный поезд», — подумает он.

А скорее всего, вообще ничего не подумает. Потому что у него хватает своих забот. Может, он думает о том, что приготовить сегодня на ужин. Или о том, кто выиграет войну. Девочка ничего не имела против опущенных штор. В последний раз, когда они с поднятыми шторами проезжали мимо какого-то города, в окно запустили камнем.

Поезд замедлил ход и пересек деревянную эстакаду над высохшим руслом реки. Городов по пути больше не встречалось, рядом с железнодорожным полотном тянулось бесконечное шоссе. Не было никаких причин ехать с опущенными шторами и дальше. Девочка потянула за шнурок, подняла штору, и в вагон хлынул солнечный свет.

— Как ты думаешь, мы увидим лошадей? — спросил ее брат.

— Не знаю.

Потом она вспомнила, что в журнале «Нэшнл джиографик» читала о мустангах. Несколько столетий назад испанцы завезли сюда лошадей, и теперь их одичавшие потомки огромными табунами кочуют по прериям. Каждую осень они спускаются с холмов на равнинные пастбища. И если ковбою нужна новая лошадь, он идет в прерию и выбирает себе мустанга. Без всяких хлопот. Девочка представила, как ковбой хлопает в ладоши и к нему в облаке пыли мчится дикая лошадь, огромный белый жеребец.

Она повернулась к брату и сказала, что лошадей они, возможно, и увидят. Причем диких. Потому что в Неваде диких лошадей водится больше, чем во всех других штатах. Об этом она тоже прочла в «Нэшнл джиографик».

— А как ты думаешь, сколько лошадей мы увидим? — спросил мальчик.

— Скорее всего, штук восемь.

Мальчика, похоже, такой ответ вполне удовлетворил. Он положил голову на колени сестры и задремал.

Девочка была слишком измучена, чтобы спать. Она смотрела в окно, припоминая, когда ее брат впервые заговорил о лошадях. Скорее всего, в Танфоране. Все лето они жили в старых конюшнях за ипподромом. Спали на тюфяках, набитых соломой, а по утрам умывались водой из жестяных желобов. Дважды в день вой сирены созывал их на перекличку, три раза они ели за длинными столами в просторном помещении под трибунами. В первый же вечер брат выковырял жесткий конский волос из недавно оштукатуренной стены, а потом долго гладил следы конских зубов на деревянных дверях в стойлах. В теплые дни он ощущал, как от влажного линолеума на полу исходит конский запах. В дождливые дни девочка не выходила на улицу и писала письма отцу в форт Сэм-Хьюстон, или в Лордсбург, или туда, где он находился в данный момент. А брат, в плаще и красных резиновых сапогах, ходил кругами по ипподрому, по жидкой грязи беговых дорожек. Однажды ночью, когда им мешали спать надоедливые мухи, он резко сел на койке и сообщил сестре, что непременно станет жокеем. За всю свою жизнь он ни разу не сидел на лошади.

— Все жокеи очень маленького роста, — сказала девочка. — Ты что, хочешь быть коротышкой?

Мальчик растерялся. Он хотел ездить верхом, это верно. Но быть коротышкой ему вовсе не хотелось.

— Плевать, какого ты будешь роста! — крикнул мистер Окамура, который жил в соседнем стойле за перегородкой. — Скакать верхом — это здорово!

— Ну уж нет! — возразил мистер Ито, который жил через два стойла от них. — Зачем тебе быть недомерком? Ешь побольше, чтобы вырасти крупным парнем, как и положено настоящему американцу.

На следующий день в конюшню пришли плотники и затянули окна сеткой. Мухи перестали их беспокоить, и по ночам мальчик больше не говорил о лошадях. И ни о чем другом тоже. Он крепко спал.