русского языка. Результаты деятельности академии оказались впечатляющими: в беспрецедентно короткий срок (1789–1794) был издан Словарь Российской академии в шести частях. В его подготовке приняли участие известные ученые, литераторы, преподаватели, государственные деятели: М. М. Щербатов, Г. Р. Державин, Д. И. Фонвизин, Я. Б. Княжнин, И. И. Лепехин, С. Я. Румовский, Ф. И. Янкович де Мириево, И. И. Мелиссино^[1403]. Выпуск словаря имел огромное значение как в научном, так и в литературном плане. Естественно, что в таких условиях Дашкова и ее сотрудники обращали самое пристальное внимание на так называемых «молодых авторов», от которых ждали очищения и развития русского языка в соответствии с выработанными словарем нормами.

Петербург тем временем вовсе не выглядел литературной пустыней, какой часто представляется читателю наших дней. Из-за трудностей с архаичной лексикой сейчас почти невозможно оценить всю полнокровность литературной жизни, которая кипела в столице России в конце XVIII столетия. Город, как улей пчелами, роился писателями, своими и заезжими. Среди них Радищев уже с 1770-х годов занимал не последнее место. Так, он поддерживал тесные контакты с издателем и просветителем Н. И. Новиковым в петербургский период жизни последнего. В 1772 году в новиковском журнале «Живописец» был помещен «Отрывок путешествия в *** И*** Т***» — первоначальный набросок одной из глав уже тогда задуманного «Путешествия…»^[1404].

Созданное Новиковым в 1773 году «Общество, старающееся о напечатании книг» издало переведенное Радищевым сочинение французского революционного писателя Мабли «Размышление о греческой истории». Тогда же Радищев активно посещал общую с Новиковым масонскую ложу «Урания». Когда просветитель уехал в Москву и создал там при университетской типографии новое литературно- философское общество, Радищев оставался в Петербурге, но не прервал старых связей. В 1784 году в Северную столицу перебралась группа бывших московских студентов. Они решили устроить на новом месте литературное объединение подобное московскому. Так возникло «Общество друзей словесных наук», с которым в разное время сотрудничали Г. Р. Державин, И. А. Крылов, И. И. Дмитриев, H. М. Карамзин, А. С. Шишков и др.

Радищев немедленно примкнул к обществу. Он искал для себя родной литературно-масонской среды, где мог бы свободно проповедовать свои взгляды. Других литературных организаций, кроме официальной Российской академии, в столице тогда не было. Действовал еще салон Дарьи Львовой, супруги архитектора и музыканта Николая Львова, куда входили также многие знакомцы Радищева. Но там безраздельно царил Г. Р. Державин с его безупречным стилем и абсолютной лояльностью к власти. Революционно мыслящий автор пришелся бы здесь не ко двору.

Зато в «Обществе друзей» Радищев занял исключительное положение. Благодаря высокому посту, немолодому возрасту и финансовым средствам, находившимся в его распоряжении, он активно влиял на жизнь объединения. Его коллеги-литераторы, вчерашние студенты, еще не продвинувшиеся по службе, во многом зависели от покровительства крупного чиновника.

Общество издавало журнал «Беседующий гражданин». Как вспоминает один из его членов С. А. Тучков, Радищев брал на себя заботу о прохождении публикуемых текстов через цензуру^[1405]. Нередко его собственные статьи отличались «вольностью духа», которую разделяли далеко не все «друзья словесных наук». Многие из них откровенно побаивались революционного пыла автора. Но Радищев обладал несомненной административной хваткой. Например, он устраивал подписку на журнал общества «Беседующий гражданин» через книгопродавца Мейснера, который одновременно служил у него под началом мелким таможенным чиновником^[1406].

Некоторые статьи Радищева по принципиальным политическим вопросам шли вразрез с позицией журнала. Так, «Беседа о том, что есть сын отечества» содержала критику крепостного права, развитую затем в «Путешествии из Петербурга в Москву». «Не все рожденные в Отечестве достойны величественного имени сына Отечества (патриота), — начинает автор свою „Беседу“. — …Кому неизвестно, что имя сына Отечества принадлежит человеку, а не зверю… Известно, что человек существо свободное, поскольку одарено умом, разумом и свободною волею… Но в ком заглушены сии способности, сии человеческие чувствования, может ли украшаться величественным именем сына Отечества? Он не человек, но что? Он ниже скота…»^[1407] Автор делал вывод, что «сыном Отечества» не может быть ни крепостной, лишенный гражданских прав, ни его владелец, таковых прав лишающий.

Для сравнения приведем рассуждение на ту же тему создателя общества М. И. Антоновского: «Крестьянин каждый имеет свою собственность… Что крестьянин вырабатывает или ремеслом своим достает, остается точно ему принадлежащим. Тем владеет он во всю жизнь свою спокойно, отдает в приданое за дочерьми, оставляет в наследство. Без такой свободы и безопасности не могли б крестьяне наживать по сту тысяч рублей и более капитала, чему есть много примеров в России… Такое состояние можно ли назвать невольническим, как думают иностранные и домашние невежды?»^[1408]

Кроме того, журнал отличался строгой религиозностью, Радищев же позволял себе в статьях откровенно атеистические высказывания. После выхода «Путешествия…» руководители московских масонов заявляли, что поступок автора являлся «следствием быстрого разума, не основанного на христианских правилах»^[1409]. Однако пока Радищев мог помочь обществу и журналу, на его отступления от «христианских правил» закрывали глаза.

Александр Николаевич сумел составить себе имя как литератор с весьма бойким пером. Тот факт, что под пристальным взглядом главы Российской академии оказалось «Житие Федора Ушакова», говорит об определенном статусе автора. Он стал тем, на кого обращали внимание.

Дашкова называла Радищева «молодым человеком», хотя в 1790 году ему исполнился 41 год. Он родился в 1749 году и был всего на шесть лет младше княгини. Кроме того, Радищев занимал весьма высокий (и доходный) административный пост заместителя начальника петербургской таможни. Был хорошо известен при дворе, где начинал карьеру еще пажом. Затем на личный счет государыни обучался в Лейпцигском университете (таких особо выделенных августейшим вниманием пансионеров было немного). Пользовался доверием и покровительством А. Р. Воронцова, по его протекции получил из рук императрицы орден Святого Владимира. И, наконец, был женат на А. В. Рубановской, воспитаннице Смольного монастыря одного из первых выпусков, а эти девушки были отмечены личной заботой и вниманием Екатерины.

Кроме того, Радищев происходил из очень состоятельной семьи. В «Путешествии из Петербурга в Москву» он говорит встреченному крестьянину: «У меня, мой друг, мужиков нет, и для того никто меня не клянет»^[1410]. Однако в действительности писатель являлся наследственным владельцем трех тысяч душ в разных уездах Российской империи^[1411]. Таким образом, Радищев никак не мог быть для Дашковой просто «молодым писателем», имя которого она впервые услышала в академии от сотрудников. Напротив, он, что называется, входил в «свой круг» близких друзей семейства Воронцовых и заметных литераторов, с которыми Екатерина Романовна постоянно общалась. Следует иметь в виду, что при дворе, где служило всего несколько десятков человек^[1412], и в литературном полусвете столицы «все всех знали». Литературой в ту пору никто не жил, а зарабатывал хлеб насущный службой (Г. Р. Державин — сенатор, А. П. Сумароков — директор придворного театра). Поэтому разные на первый взгляд сферы знакомств сливались в один большой, недружный клан пишущих чиновников. К нему-то и принадлежал Радищев.

В Петербурге в тот момент публиковалось множество книг, еще больше приходило из-за границы. Петербургская и Московская книжные лавки Академии наук ежегодно распродавали тысячи экземпляров изданий самой разной тематики^[1413]. Чтобы заметить в этом море новинку, нужно было твердо знать, что ищешь.

Работа об Ушакове Екатерине Романовне не понравилась: «Брат сказал мне, что я слишком строго осудила брошюру Радищева; прочтя ее, он нашел только, что она не нужна, так как Ушаков не сделал и не сказал ничего замечательного… Я сочла своим долгом сообщить ему», что «человек, существовавший только для еды, питья и сна, мог найти себе панегириста только в том, кто снедаем жаждой распространять свои мысли посредством печати»^[1414].