Когда вино лакается беспроко,ни горла, ни души не горяча,и ты устал, и утро недалеко —тогда спасает склянка тирлича.В нем горечи пронзительная злоба,он оживляет, ибо ядовит:пусть к сладости уже оглохло небо,однако горечь все еще горчит.Когда, на женщин глядя, ты не в духе,и не настроен искушать судьбу —переночуй у распоследней шлюхи,накрашенной, как мумия в гробу.К утру подохнуть впору от озноба,и от клопов — хоть зареви навзрыд:пусть к сладости уже оглохло небо,однако горечь все еще горчит.Когда перед природой ты бессилен,и путь лежит в безвестье и туман —под вечер забреди в квартал дубилени загляни в загаженный шалман.Обсиженная мухами трущоба,зловоние и нищий реквизит:пусть к сладости уже оглохло небо,однако горечь все еще горчит.
О пребывании один на один
С каждым однажды такое случается: вдругвещи как вещи внезапно исчезнут вокруг.Выпав из времени, все позабыв, как во сне,ты застываешь, с мгновением наедине.Наедине с перелеском, с тропинкой косой,с житом и куколем, сеном и старой косой,с грубой щетиной стерни, пожелтевшей в жару,с пылью, клубящейся на придорожном ветру.С волосом конским, что прет из обивки, шурша,с пьяницей, что до получки засел без гроша,с водкой в трактире, едва только шкалик почат,с пепельницей, из которой окурки торчат.К злу и добру в равной мере становишься глух,ты — и волнующий шум, и внимающий слух.Пусть через годы, но это придет из глубин:знай же тогда — ты со мною один на один.
Три паренька
Мы трое — голодные, мы — оборванцы,конечно, почтенный судья!Один — от папаши сбежал, от пощечин,другой же — чахоткой измаялся очень,а третий опух, — это я.Конечно, конечно, еще раз подробно:мы прятались за валуны,девчонка по гравию шла и похожабыла бы на лань, каб не дряблая кожа,а темя-то вши, колтуны.Так сладко брела она сквозь забытье;ну, тут мы, понятно, поймали ее,смеркалось, темнело;мы справили дело,а слезы… ну, будто она не хотела!..Какая-то птица затенькала тонко,
