недавно встречался с Рейганом, чтобы выяснить его взгляды на международные дела.

Из беседы с президентом у Казароли сложилось в целом впечатление, что, хотя Рейган и несколько „сбавил свой пыл' с учетом предвыборной кампании (по информации Ватикана, полученной от католических священников в США, население страны сильно встревожено за три года правления Рейгана угрозой военного конфликта с СССР), он тем не менее фактически останется на своих прежних позициях по главным вопросам гонки вооружений и советско-американских отношений. Рейган, по оценке Казароли, по-прежнему придерживается упрямой, жесткой позиции, считая, что после установления американских ядерных ракет в Западной Европе СССР будет занимать более сговорчивую позицию.

В целом в Ватикане, сугубо доверительно сказал Марлион, довольно невысоко оценивают способность Рейгана как государственного деятеля международного масштаба. Кое-кто в католических кругах даже считает Рейгана аморальным человеком, несмотря на его внешнюю религиозность, поскольку он намеренно обостряет международную обстановку. Считается также „греховным' приклеивание Рейганом ярлыка „империи зла' другой нации, к тому же великой, ибо это означает натравливание одного народа на другой. Разумеется, публично об этом Ватикан ничего не говорит.

Перед отлетом в Стокгольм 14 января Шульц ознакомил меня с проектом речи, с которой через день выступит по телевидению президент Рейган. Речь будет специально посвящена советско-американским отношениям. Госсекретарь выразил надежду, что в Москве обратят внимание на эту речь, но уклонился от собственных комментариев.

Предыстория выступления Рейгана была такова. После того, как Советский Союз объявил о прекращении переговоров с США, госдепартамент предложил Рейгану нейтрализовать тревогу, возникшую в США, где приближались президентские выборы, и в Европе, где размещались американские ракеты. Шульц рекомендовал Рейгану выступить со специальной речью по советско-американским отношениям, чтобы подчеркнуть сохраняющуюся „решимость администрации продолжать диалог с СССР и добиваться при этом позитивных результатов' (в таком духе было написано письмо Рейгана Андропову от 24 декабря).

16 января президент выступил с речью в Белом доме, которая транслировалась не только на США, но и на Европу. Ей придавалось важное значение. Основной смысл речи сводился к тому, что теперь, когда экономика находится на подъеме и военная мощь США растет, а сплоченность в НАТО крепнет, администрация готова заняться урегулированием разногласий с СССР. 1984 год объявлялся „годом возможностей в пользу мира'. Избегая на этот раз каких-либо язвительных эпитетов в адрес СССР, Рейган заявил, что в основе отношений США с СССР должны лежать три принципа: „реализм, сила и диалог', причем „сила и диалог идут рука об руку'. Президент высказался за то, чтобы „контакты на высоком уровне стали регулярным и нормальным компонентом' в советско-американских отношениях. В заключение заявил: „Если Советское правительство действительно хочет мира, мир будет. Совместно мы сможем укрепить мир. Давайте займемся этим сейчас'.

В целом, в любое другое время такая речь президента США могла бы быть расценена как заметный шаг в сторону улучшения отношений с Советским Союзом. Но это было время разрыва переговоров по ядерному разоружению, активного размещения американских ядерных ракет в Европе и приближающихся президентских выборов в США. Непросто было поверить в этих условиях в искренность Рейгана. В самих США эта речь получила слабое освещение, поскольку была отнесена к разряду предвыборных выступлений. В Советском Союзе, где не было никаких других доказательств добрых намерений президента, речь была воспринята как „предвыборный трюк'.

Думаю, что это выступление президента все же отражало и определенную эволюцию его взглядов на отношения с СССР. Однако, как и в ряде других случаев, его важным заявлением не давались необходимые пояснения по конфиденциальному каналу.

Интересно, что бывший посол США в СССР Кеннан в беседе со мной так же однозначно охарактеризовал речь Рейгана, как предвыборную, вызванную ростом озабоченности в стране в связи с ухудшением отношений с СССР и боязнью ядерной войны. Соответствующие заявления Андропова с четкими критическими оценками опасного курса администрации своеобразным образом наложились на появившиеся в это время в США и получившие широкий отклик фильмы об ужасах ядерной войны (особенно фильм „День после взрыва', который смотрело около 80 млн. человек), книги и статьи, а также выступление ряда видных политических и религиозных деятелей США. Американцы стали все больше опасаться войны. Рейган стремился быть в год выборов „кандидатом мира, а не поджигателем войны'. Отсюда его неожиданная готовность „к диалогу с СССР', что и было центральной темой его речи.

Кеннан советовал нам поймать Рейгана на слове, перевести его в положение обороняющегося, а „не обиженного', продемонстрировав народам США и Европы продолжающуюся готовность СССР договариваться с Вашингтоном даже при Рейгане, если это взаимовыгодно. Сейчас Рейган „испытывает' советское руководство, надо поставить его самого в положение „испытываемого', выбрав для этого конкретные вопросы, по которым можно было бы быстрее договориться.

Эта конференция с участием 33 европейских государств, а также США и Канады открылась в Стокгольме 17 января. В числе выступавших были Шульц и Громыко, которые изложили позиции своих правительств и подвергли друг друга критике.

Там же состоялась беседа двух министров, которая касалась ключевых вопросов мировой политики и состояния советско-американских отношений.

Обмен мнениями порой носил довольно напряженный характер, когда Громыко в соответствии с инструкциями Политбюро резко осуждал позицию Вашингтона в вопросах ограничения ядерных вооружений, а также курс на нагнетание напряженности в различных районах мира, на эскалацию американского вмешательства, в том числе военного, в дела других государств, как это имело место на Ближнем Востоке, в Центральной Америке и т. п. Шульц упорно отстаивал позиции администрации. Однако в целом беседа была полезной с точки зрения возобновления диалога на уровне министров. Громыко сказал Шульцу в конце беседы, что их встреча была „необходима'. Шульц считал, что „лед тронулся'.

Интересно было наблюдать за двумя министрами. Оба они отличались высоким интеллектом и богатым жизненным опытом. Оба глубоко верили в преимущество своей социально-политической системы, и оба не были готовы как-то поступиться своими идеологическими воззрениями во имя поиска более нормальных отношений между обеими странами. Оба не верили в возможность радикального улучшения этих отношений в обозримом будущем, хотя „ощупью' искали какой-то выход из опасного тупика. Это все- таки вносило некий элемент оптимизма.

30 января я встретился с Шульцем. Он сказал, что, несмотря на „жесткий характер' речи Громыко, которую он произнес на открытии стокгольмской конференции, сама их встреча „прошла в целом гораздо лучше, чем предыдущая в Мадриде'. Хотя подчас в ходе стокгольмской беседы, продолжал Шульц, и я, и Громыко говорили как бы „не видя друг друга', излагая свои известные позиции, удалось все же затронуть большой круг вопросов и высказать соображения, которые следовало бы взаимно обдумать на будущее. Громыко сказал в заключение нашей беседы, что ее требовалось провести, и я согласен с этой оценкой, заметил госсекретарь.

В соответствии с поручением я передал ему текст послания Андропова президенту Рейгану. (Это было последнее довольно общего порядка послание больного Андропова.)

Интересно отметить, что в это напряженное время меня в посольстве посетил бывший президент Картер, который сам в прошлом сделал немало для поворота к „холодной войне'. Он выразил большую обеспокоенность нынешним состоянием советско-американских отношений и откровенной ставкой Рейгана на гонку вооружений и его отказом от каких-либо соглашений с СССР о контроле над вооружениями, особенно ядерными. Картер оценил „миролюбивую риторику' Рейгана как исключительно предвыборный маневр.