сократить без ответных сокращений Западом своих ракет. Понимают ли это и ценят ли в должной степени в Вашингтоне? Мы не хотим в этом плане иметь ничего, кроме противовеса средствам, которыми располагают Англия и Франция. Разве это не честная и не умеренная позиция? Пока США не приступили к размещению своих ракет в Европе, соглашение еще возможно. Хочу добавить, что и на других направлениях прекращения гонки вооружений, например, в области стратегического ядерного оружия и использования космоса, мы считали бы вполне возможным обоюдные позитивные шаги.

В заключение Андропов писал: „Я буду приветствовать предметный и откровенный обмен мнениями с Вами по этому и другим вопросам. Согласен, чтобы он осуществился, когда это будет диктоваться интересами дела, доверительным образом. Со своей стороны предложил бы это делать через советского посла в Вашингтоне и лицо, которое Вы сочтете необходимым выделить.

В конце от руки дописана фраза: „Искренне надеюсь, господин президент, что Вы серьезно обдумаете высказанные мною соображения и сможете откликнуться на них в конструктивном духе'.

Андропов спрашивал меня, когда я был у него во время отпуска, насчет возможности активизации конфиденциального канала между руководством обеих стран, как это было при предыдущих администрациях.

Я ответил, что, по-моему, до сих пор эта администрация не хотела задействовать этот канал, потому что ей нечего было сказать нам и у нее не было желания или стремления к достижению каких-либо договоренностей с нами. Она полностью следовала конфронтационному курсу.

Андропов заметил, что его несколько озадачивает сам Рейган. Публично и, судя по всему на самом деле, он убежденный антикоммунист и наш упорный враг и противник. В то же время в негласной переписке на высшем уровне, в личных беседах с тобой, он выглядит более разумным человеком, который вроде не прочь как-то выправлять наши отношения, продолжал Андропов. Правда, конкретных шагов в этом направлении он пока не предлагает. Что это все значит? Игра, лицемерие или все же растущее осознание того факта, что в ядерный век нельзя доходить до конфронтации, несмотря на все идеологические разногласия?

Я сказал, что не берусь дать пока однозначный ответ. Скорее всего, в нем уживаются противоречивые взгляды. Сейчас доминирует конфронтационный подход. Но нельзя исключать и каких-то корректив с его стороны. Даже сейчас в своей конфронтации он достаточно осторожен, избегает действительно опасных столкновений с нами. Короче, „списывать со счетов' Рейгана все же не следует.

Во всяком случае, согласился со мной Андропов, надо продолжать упорно работать с Рейганом. Надо быть бдительным, ибо от него всего можно ждать. Но одновременно не проходить мимо любых проявлений его готовности улучшать наши отношения.

Неизвестно, как развивалась бы дальше эта переписка Рейгана и Андропова, но в наши отношения неожиданно ворвалось событие, которое поставило их на грань почти полного разрыва.

В ночь с 31 августа на 1 сентября поверенному в делах Соколову позвонил заместитель госсекретаря Бэрт. Он сказал, что самолет южнокорейской авиакомпании, выполнявший рейс 007 из Нью-Йорка в Сеул с 269 пассажирами на борту, среди которых находился американский конгрессмен, потерялся где-то в районе острова Сахалин. Самолет, возможно, случайно нарушал воздушное пространство СССР в этом районе и совершил там вынужденную посадку. Никакой другой информации о нем американские службы в данный момент не имеют.

Далее события развивались с кинематографической быстротой. Так получилось, что в Вашингтоне из высоких официальных лиц в этот момент оказался один Шульц (Рейган со своими сотрудниками был в Калифорнии). В 6.30 утра 1 сентября ему позвонили домой и сообщили об исчезновении южнокорейского самолета и о том, что он, возможно, был сбит над Советским Союзом. Госсекретарь сразу же развил бурную деятельность. Связавшись срочно с представителями американских спецслужб и с японскими официальными лицами (в северной Японии действовал совместный американо-японский секретный пункт по перехвату советских радиопереговоров), Шульц уже в 10.45 утра собрал пресс-конференцию и сообщил о случившемся: „США с отвращением отнеслись к этому нападению. Похоже, имеются большие жертвы. По нашему мнению, ничто не могло бы оправдать этот ужасный шаг'.

Шульц еще ничего не знал о советской официальной версии и не имел еще других достоверных сведений на этот счет. Но обычно осторожный и флегматичный, Шульц на этот раз проявил сверхоперативность. Проведенная им эмоциональная пресс-конференция сразу же задала тон всем откликам в США.

Для меня до сих пор остается загадкой подобная торопливость госсекретаря. Судя по всему, он был введен в заблуждение директором ЦРУ Кейси, сразу же утверждавшим с подачи своих служб, что речь идет о преднамеренном уничтожении пассажирского самолета над советской территорией, хотя другие разведслужбы США высказывали сомнения на этот счет. Но чтобы не прослыть, видимо, „мягкотелым' (каким считал его кое-кто из ближнего окружения президента) Шульц сразу же взял на вооружение версию ЦРУ. Ее тут же подхватил в еще более резких выражениях сам Рейган, который, оказавшись на своем любимом коньке, развернул небывало агрессивную антисоветскую кампанию, как бы показывая, что от „империи зла' всего можно ожидать. Помимо прочего, это помогло прикрыть и неблаговидную роль ЦРУ, которое систематически проводило небезопасные „игры' с разведывательными операциями вдоль советских границ.

Весьма непродуманно и недальновидно повело себя советское руководство. Надо сказать, что в первый момент наши военные на месте происшествия действительно были уверены, что был сбит американский разведывательный самолет, а не пассажирский авиалайнер (дело происходило ночью, и пилоту советского истребителя не удалось отличить самолет-нарушитель, так как силуэты этих двух типов самолетов были похожи). Но ошибка эта была быстро обнаружена. И тут в Москве возник непростой вопрос, как нам публично реагировать? У советских руководителей явно не хватало мужества и решимости сразу признать эту ошибку, заявить что самолет был сбит, над нашей территорией, и выразить свое глубокое сожаление по поводу этой трагедии.

Как свидетельствует Корниенко (который был в это время заместителем министра и с самого начала принимал участие в разборе обстоятельств дела), министр обороны Устинов категорически возражал против каких-либо наших публичных признаний, утверждая, что „никто ничего не докажет'. Он убедил в этом Громыко, а затем и Андропова, хотя последний в начале сомневался на этот счет. Других членов Политбюро не пришлось долго убеждать, ибо многие из них вообще верили в „антисоветские козни Рейгана'.

В результате через полтора дня после катастрофы было опубликовано „камуфляжное' сообщение ТАСС, говорившее о нарушении нашей границы иностранным самолетом, но обходившее полным молчанием вопрос о судьбе самолета. При этом мы высказали Вашингтону по дипломатическим каналам свое возмущение по поводу „клеветнической кампании против СССР, которая поднята в США в этой связи с участием официальных лиц'. Однако удержаться на позициях умолчания правды официальные советские власти долго не смогли.

В новом заявлении ТАСС от 6 сентября признавалось, что самолет был сбит советским истребителем. Но к тому моменту уже был нанесен большой ущерб репутации и долгосрочным интересам Советского Союза. Антисоветская кампания на Западе быстро разгоралась.

Президент Рейган без всяких доказательств продолжал утверждать, что советский пилот знал, что это был пассажирский самолет, и все же сбил его.

Шульц вторил утверждениям президента. Начался публичный обмен взаимными обвинениями, в который оказались вовлечены Рейган, а затем и Андропов.

Короче, разгорелся крупный кризис в советско-американских отношениях. Этот кризис мог бы выглядеть с первого взгляда непропорционально большим по сравнению с самим инцидентом, если бы только он не оказался катализатором давно развивавшихся негативных тенденций в этих отношениях, и