Рейгана между Москвой и Вашингтоном не было серьезных дискуссий по Ближнему Востоку, хотя там и происходили такие события, как вторжение Израиля в Ливан. Обе стороны вообще не обменивались мнениями по ближневосточным делам. Белый дом четко сформулировал свой подход: позиции обеих столиц резко расходятся, что не дает оснований ожидать какой-либо договоренности.

В связи с моим отъездом в отпуск я встретился 9 июля со Стесселом. При обсуждении перспективы наших отношений при администрации Рейгана Стессел вновь дал понять, что каких-либо существенных сдвигов в ближайшем будущем ожидать не следует. Белый дом фактически не заинтересован в договоренностях и соглашениях, хотя бы для улучшения климата в отношениях с СССР.

Рейган, по словам Стессела, не очень-то воспринимает доводы, основанные на дипломатическом опыте. Он считает, что надо во что бы то ни стало добиваться того, что выгодно в первую очередь США, не обязательно что-то давая взамен оппоненту. Поэтому он считает, например, что СССР должен пойти на значительно большие сокращения ядерных вооружений (в компонентах, где у советской стороны есть преимущество), так как СССР, по его убеждению, больше заинтересован в таком соглашении с США. Соответственно он отвергает мысль о какой-либо „компенсации' СССР взамен его уступок.

Оценивая общий настрой президента, Стессел заметил от себя лично, что вопрос о встрече на высшем уровне более реально может стоять лишь в следующем году. Никак не раньше.

Стессел дал в целом достаточно позитивную оценку новому госсекретарю Шульцу, как человеку, хотя и консервативному и довольно упрямому, но не очень обремененному воинствующими идеологическими штампами.

Что же касается возможного влияния Шульца на внешнюю политику США, Стессел заметил, что это зависит от способности Шульца войти в ближайшее окружение Рейгана, ибо это окружение „очень трудно пробить', чтобы „дать ход мыслям и идеям, которые не совпадают с уже укоренившимися там'. В отличие от Хейга Шульц обладает еще одним преимуществом: он не будет претендовать публично на особые права в области внешней политики.

Признаться, вначале — в первый период его деятельности — мне не очень нравилась чрезмерная осторожность нового госсекретаря, его медлительность. Эти качества особенно проявлялись в различных вопросах разоружения, в переговорах по этим проблемам, которые он вначале, видимо, недостаточно хорошо знал, а главное, не имел полномочий для поисков договоренностей. Казалось, что он тянул время. Настораживало и его заведомое нежелание в отличие, например, от Киссинджера активно задействовать конфиденциальный канал, хотя он и был готов порой поговорить на эту тему. Его сдержанность подчас затрудняла выяснение намерений администрации. Журналисты даже дали ему кличку „Сфинкс', так как от него было трудно добиться чего-либо. Не исключал он и поддержку внешней политики силовыми методами. Он прямо заявил, что сила и дипломатия не являются альтернативами друг друга, а должны всегда быть в полном взаимодействии. В этом Шульц был правоверным представителем рейгановской администрации.

Однако постепенно мое мнение о Шульце менялось к лучшему, я видел в нем делового и умного человека, хотя и достаточно консервативного. Ему пришлось потратить много времени на борьбу с теми, кто пытался в обход его контролировать внешнюю политику и дипломатию США. Он защищал свои права в этой области от посягательств Уайнбергера и четырех последующих помощников президента по национальной безопасности — Кларка, Макфарлейна, Пойндекстера и Карлуччи. Да и Рейган под их влиянием подчас обходил своего госсекретаря, сообщая ему в последний момент о принятых важных решениях, как, например, о программе „стратегической оборонной инициативы'. Мемуары Шульца — довольно красноречивое свидетельство на этот счет.

В целом, анализируя деятельность Шульца в первые годы и сложную внутреннюю обстановку интриг и борьбы в ближайшем окружении президента, невольно приходишь к выводу, что он вряд ли мог тогда действовать по-другому, если хотел остаться на своем посту, и не просто остаться, но и исподволь проводить в жизнь свои взгляды и убеждения, в том числе и в плане выправления отношений с Советским Союзом. Думаю, что он сыграл немалую роль в постепенной эволюции взглядов и самого Рейгана на этот счет.

После возвращения из летнего отпуска в сентябре я впервые встретился с новым госсекретарем Шульцем.

Он начал беседу с размышлений о том, как лучше провести соответствующие беседы с Громыко в период работы Генеральной Ассамблеи ООН. По его мнению, не следовало пытаться сразу объять слишком широкий круг вопросов. Надо посмотреть, что же можно сделать для более благоприятного исхода встречи министров, сказал он. Что именно? Я и сам пока не знаю, но буду думать, если и у советского министра нет возражений против такого подхода.

Я ответил, что доложу Громыко, который прилетает в Нью-Йорк, но уверен, что он также будет против пропагандистских подходов.

По ходу беседы Шульц вспоминал свою поездку в Москву, встречи с Брежневым, Патоличевым, Алхимовым, которые я ему организовал, когда он был министром торговли. Рассказал о своей рыбалке на Черном море, в районе Сочи.

В целом Шульц внешне держался достаточно непринужденно, избегал каких-либо острых или резких выражений, что нередко было присуще Хейгу. Однако существа каких-либо внешнеполитических вопросов он не затрагивал, предпочитая вести общий разговор.

Когда Громыко прибыл в Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, у него состоялись две встречи с Шульцем (28 сентября и 4 октября).

Министры обсудили широкий круг проблем, но какого-либо заметного продвижения не было отмечено, хотя обсуждение проходило — в отличие от бесед с Хейгом — в более спокойной, деловой обстановке. Министры согласились, что надо продолжать обмен мнениями на более регулярной основе.

Как и в предшествующий год, президент Рейган не проявил желания встретиться с Громыко и пригласить его в Вашингтон, как это обычно делали другие президенты США.

26 октября я, сославшись на поручение Москвы, информировал Иглбергера о том, что в СССР в пределах его национальной территории был проведен первый пуск легкой межконтинентальной баллистической ракеты „РС-22' нового типа. Сказал, что такая информация представляется нами в качестве „жеста доброй воли'.

Поблагодарив, Иглбергер отметил, что советская сторона действительно проявляет добрую волю, информируя о запуске, хотя она не была обязана делать это. Американская сторона ценит этот жест.

Через день на небольшом приеме в госдепартаменте ко мне подошел Шульц и сказал, что хотел лично передать в Москву, что администрация высоко ценит жест доброй воли советской стороны, которая информировала Вашингтон о запуске ракеты „РС-22'.

Как бы демонстрируя ответную добрую волю, Шульц сказал, что он только что санкционировал возобновление переговоров с советской стороной по консульским вопросам, а также даты предлагаемых взаимных консультаций по вопросам нераспространения ядерного оружия (14–15 декабря в Вашингтоне) и продолжения обмена мнениями по югу Африки (1 декабря в Москве).

Рано утром 4 ноября меня разбудил заведующий шифровальным отделом посольства и торжественно вручил личную телеграмму Брежнева.

В телеграмме сообщалось о присвоении мне звания Героя Социалистического Труда с вручением золотой медали „Серп и молот' и о поздравлениях советского руководства в связи с наградой. Я оказался