муж знаем не так уж много (это было видно и по задаваемым ею вопросам об СССР).

Нэнси Рейган заметила далее, что, учитывая ранение мужа, а также и отчасти его возраст, ей приходится внимательно следить за тем, чтобы он придерживался определенного режима. Стараюсь, чтобы после 5–6 часов вечера он был дома, сказала она, а также совсем не работал по субботам и воскресеньям. Впрочем, он сам все это хорошо понимает и выполняет такой режим.

Надо сказать, что супруга Рейгана вызывала в вашингтонском обществе большой интерес и любопытство. Глава аппарата Белого дома Дональд Риган изображает ее в своих мемуарах как личность с твердым характером, хотя и верящую в астрологию, и отмечает, что ее воздействие на мужа стало одним из наиболее непредсказуемых факторов президентства Рейгана. Справедливости ради следует добавить, что Риган покинул Белый дом не без участия жены президента и, возможно, затаил на нее обиду. Во всяком случае на меня она произвела впечатление знающей себе цену женщины.

После обеда у меня был короткий разговор с президентом. Заметив, что осведомлен о моем недавнем возвращении из Москвы, он поинтересовался, как там оценивают советско-американские отношения.

Я сказал ему откровенно, что эти отношения сейчас, пожалуй, упали до самого низкого уровня с момента окончания второй мировой войны. Добавил, что могу дать более подробную оценку, если он пожелает.

Поколебавшись, он показал на толпившихся невдалеке послов и сказал, что к обсуждению оценок наших отношений надо бы вернуться попозже. Я заметил, что готов к такому обсуждению. Чувствовалось вместе с тем, что к конкретному разговору сам Рейган не был готов.

Любопытную запись в этой связи сделал Рейган в своем дневнике, которая была позже приведена в его автобиографии. Отметив, что на приеме присутствовали посол СССР в США Анатолий Добрынин и его супруга, Рейган написал следующее: „Все, что мы о них слышали, совершенно правильно — это во всех отношениях приятная чета. Настолько приятная, что удивляюсь, как они могут уживаться с советской системой. По правде говоря, он и его жена — чрезвычайно приятные люди, которые вот уже сорок лет как женаты и очень любят друг друга'.

Я привел эту запись не только потому, что мне это приятно и не отрицаю этого. Что привлекло мое внимание в этой записи, так это искреннее удивление Рейгана тем, что в советской системе, в „империи зла', оказывается, могут жить и даже представлять ее за рубежом „чрезвычайно приятные люди'. Этот штрих показывает, что в весьма идеологизированном подходе Рейгана ко всему советскому лежали его действительно личные убеждения, а не только соображения политической выгоды.

На приеме ко мне подошел вице-президент Буш, с которым мы давно были знакомы. Он сказал, что сильно обеспокоен развитием советско-американских отношений и хотел бы переговорить со мной в неофициальной обстановке у него дома. Я дал согласие на эту встречу.

Выступая 15 марта в Москве на съезде профсоюзов, Брежнев заявил, в частности, о решении Советского правительства ввести в одностороннем порядке мораторий на развертывание ядерных вооружений средней дальности в европейской части СССР. Этот мораторий должен был действовать до достижения с США соответствующего соглашения либо до того времени, когда США перейдут к практической подготовке развертывания в Европе ракет „Першинг-2' и крылатых ракет.

Уже на следующий день Хейг в беседе со мной заявил, что это предложение для них неприемлемо и что они начнут в следующем году развертывание своих ракет в Европе в соответствии с решением НАТО, если мы не примем их предложение о „нулевом варианте', т. е. советская сторона должна демонтировать все уже установленные ею ракеты такого типа.

Затягивание администрацией Рейгана начала переговоров по ОСВ вызывало растущую озабоченность среди тех кругов в США, которые были настроены против гонки вооружений.

В начале апреля меня посетили сенаторы Крэнстон и Метайес, видные представители либеральных кругов обеих партий. Они сказали, что в США народ сейчас запутался в вопросах ядерных вооружений и переговорах по ним, тем более что и президент, и госсекретарь, по существу, сознательно вводят в заблуждение общественность в том, что касается подлинного соотношения ядерных средств средней дальности в Европе и соотношения общих стратегических сил СССР и США. Очень важно, советовали сенаторы, дать сейчас на американскую аудиторию четкое заявление советского руководства о существующем примерном паритете общих стратегических сил (хотя бы на базе цифр по ОСВ-2, согласованных на уровне глав государств в Вене в 1979 году) и о готовности их заморозить. В отсутствие новых конкретных заявлений СССР на этот счет (по стратегическим вооружениям) пропагандистское преимущество остается за администрацией и ее политикой гонки вооружений.

В целом это был дельный совет. К сожалению, Москва мало обращала внимание на такую конкретную пропагандистскую сторону вопроса. К тому же секретность в отношении количества советских вооружений по-прежнему довлела над кремлевским руководством, хотя Вашингтон был хорошо осведомлен в этих вопросах.

Характерной особенностью советско-американских отношений в первые годы президентства Рейгана было резкое свертывание официального диалога по дипломатическим каналам (конфиденциального канала вообще не было), а если он и возникал, то в основном обретал форму публичных заявлений, содержащих взаимные обвинения.

Инициативные шаги, как правило, сперва объявлялись публично, а уж потом становились предметом возможного обмена мнениями между правительствами, что неизбежно придавало подобным шагам привкус пропагандистской направленности.

Так было в отношении переговоров по ограничению ядерных вооружений. Так получилось и в отношении важного вопроса о возможной встрече на высшем уровне. В начале апреля — сознательно или со свойственной ему порой легкостью суждений — Рейган скороговоркой, во время позирования перед фотографами в Белом доме, заявил о готовности встретиться с Брежневым, если последний приедет на специальную сессию Генеральной Ассамблеи ООН по разоружению (намеченную на июнь). „Было бы неплохо нам с ним побеседовать', сказал Рейган.

Это заявление привлекло большое внимание в США. Ко мне специально приезжал, например, сопредседатель советско-американского, торгово-экономического совета, видный промышленник Вериги, и сообщил, что у большого бизнеса это заявление Рейгана вызвало значительный интерес. Он спросил, какие шаги предприняты для реализации этой идеи. Пришлось его разочаровать. Ответил ему, что администрация к нам на этот счет не обращалась и ничего, кроме упомянутого заявления Рейгана, нам не известно.

По существу, такой же ответ я дал и на запрос из Москвы, которая, однако, предупредила, чтобы посольство по своей инициативе само не обращалось с зондирующими вопросами в Белый дом или в госдепартамент. Я, конечно, не спрашивал. И американская сторона хранила молчание.

В Москве сочли, что наше полное молчание могло быть неправильно истолковано в мире. Через две недели, 18 апреля, был опубликован инспирированный ответ Брежнева на вопрос корреспондента „Правды' в связи с высказыванием президента США. Отметив, что эти высказывания„оставили довольно расплывчатое впечатление', Брежнев напомнил, что он уже говорил на XXVI съезде КПСС о пользе активного диалога с США на всех уровнях, и особенно на самом высоком. Он подчеркнул, что СССР „и сегодня за такие встречи', которые должны, конечно, быть хорошо подготовлены. Брежнев заявил, что подобная встреча могла бы быть проведена в какой-либо третьей стране, может быть, осенью 1982 года, например, в октябре.

В тот же день Белый дом распространил заявление, в котором говорилось, что администрация