ориентиры поиска, возможные формы продукта его деятельности, способы верификации и аргументации. Если исследования ведутся в разных парадигмах, основываются на различных представлениях о природе предметной целостности, то согласование результатов таких исследований достижимо только в процессе перевода с языка исходной парадигмы на языки других парадигм. При этом значимые и осмысленные для одной парадигмы результаты вовсе не обязательно сохраняют эти свойства для других парадигм. В этих условиях историко-философская рефлексия, возможно полная экспликация парадигматики историко- философских исследований становится постоянно действующей потребностью истории философии как научной дисциплины: небрежение к этим видам деятельности неизбежно приводит к срыву взаимопонимания и к бесплодным, хотя и острым спорам.
ЧУВСТВО ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ДИСЦИПЛИНЫ И ПАРАДИГМА ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
В любых научных дисциплинах парадигматика ощущается как некоторый набор равнообязательных для всех исследователей и предзаданных им правил, методов, форм, стандартов, которым должна удовлетворять научная деятельность и которые служат основанием для идентификации и признания продуктов научной деятельности, для включения этих продуктов-вкладов в общедисциплинарное достояние. Но в разных дисциплинах это 'парадигматическое чувство' принадлежности к дисциплине выявляется с различной силой. Оно наиболее интенсивно в естественно-научных дисциплинах и значительно слабее в дисциплинах общественных.
В одном из недавних исследований Лодаля и Гордона по дисциплинарной парадигматике большой группе ученых различных кафедр 80 университетов США был предложен, в частности, и вопрос о силе 'парадигматического чувства' в различных дисциплинах. Им предложили распределить семь дисциплин по степени этого чувства, используя в качестве ориентира следующую формулировку: 'Часто говорят, что научные дисциплины различаются по степени развития или зрелости. Независимо от того, согласны ли вы со всеми следствиями такой констатации, есть, видимо, доля истины в том, что в некоторых научных дисциплинах ученые более унифицированы с точки зрения их исследовательской практики, чем в других. Происходит это потому, что их дисциплины обладают большим массивом общепринятой теории и согласованной методологии, то есть более строгими парадигмами, на основе которых ученые ведут исследования. Расположите, пожалуйста, предлагаемые дисциплины по степени приверженности к парадигмам и их осознания' (2, р. 59). За малыми исключениями, подавляющее большинство опрошенных предложило последовательность: 1) физика; 2) химия; 3) биология; 4) экономика; 5) психология; 6) социология; 7) общественные науки (2, р. 60). Косвенным подтверждением именно такого распределения 'парадигматического чувства' по дисциплинам могут служить данные Цуккерман и Мертона по долям отклонения рукописей в основных научных журналах США (табл. 1).
Чем меньше согласия между исследователями, референтами и редакторами относительно общеобязательных дисциплинарных правил, тем меньше перспектив на публикацию.
Таблица 1 (3) Доля рукописей, отклоненных журналами США в 1967 г. столбцы: Дисциплина; Средняя доля отклонений, %; Число журналов.
История; 90; 3; Язык и литература; 86; 5; Философия; 85; 5; Общественные науки; 84; 2; Социология; 78; 14; Психология (без экспериментальной); 70; 7; Экономика; 69; 4; Экспериментальная психология; 51; 2; Математика и статистика; 50; 5; Антропология; 47; 2; Химия; 31; 5; География; 30; 2; Биология; 29; 12; Физика; 24; 12; Геология; 22; 2; Дескриптивная лингвистика; 20; 1; Итого; пусто; 83;
Хотя история философии как дисциплина не фигурирует самостоятельной рубрикой ни в анкете Лодаля и Гордона (2), ни в статистике Цуккерман и Мертона, вряд ли приходится сомневаться в том, что с точки зрения силы 'парадигматического чувства' место истории философии не среди тех дисциплин, где царит согласие и взаимопонимание, а скорее где-то между историей и философией (табл. 1). Дискуссии последних лет по методологии историко-философских исследований при любом истолковании их хода и результатов свидетельствуют, во всяком случае, об одном - о значительных расхождениях в парадигмах историко-философских исследований и о совершенно недостаточных исследовательских усилиях в этом направлении. Но, хотя в целом явление это явно отрицательное, вызывающее издержки, которых могло бы и не быть, оно вместе с тем имеет и свои положительные стороны: в истории философии острее, чем в других дисциплинах философского цикла, ощущается необходимость экспликации постулатов историко- философских исследований, их методологии.
Целостность предмета истории философии как фундаментальная идея любых парадигм историко- философского исследования осознавалась и осознается в нескольких принципиально различных вариантах.
Она может пониматься как что-то устойчивое и статичное, вечное и неизменное. Такое понимание целостности предмета истории философии было характерно, например, для античности, для Платона и Аристотеля, а в какой-то мере и для наших курсов истории философии. В этом случае интеграция работ предшественников в историко-философское целое идет по основанию причастности к вечному и неизменному структурному образцу 'истинной философии', а сама предметная область истории философии становится протяженной во времени ареной попыток постижения, приближения к образцу-парадигме по рецепту Аристотеля: 'Рассмотрение истины в одном отношении трудно, в другом - легко. Это видно из того, что никто не может достичь ее надлежащим образом, но и не терпит неудачу совсем; каждый говорит относительно природы что-нибудь и поодиночке, правда, ничего не добавляет для установления истины или мало, но, когда все это собирается вместе, получается заметная величина' (Метафизика, 993 а).
Такое понимание целостности и связанной с ней парадигмы исследования философских учений прошлого на степень их приближения к идеалу предполагает, что сам исследователь обладает знанием об 'истинной философии', что и дает ему право 'перебирать' предшественников. Аристотель, например, постулируя сущность как четырехначальный синтез (формальная, материальная, действующая, целевая причина), тут же обращается к предшественникам: 'Привлечем также и тех, которые раньше нас обратились к исследованию вещей и вели рассуждения об истинном бытии. Ибо очевидно, что и они указывают некоторые начала и причины. Поэтому, если мы переберем их учения, от этого будет некоторая польза для теперешнего исследования: или мы найдем какой-нибудь другой род причин, или больше будем верить тем, которые указываются в настоящее время' (Метафизика, 983 а).
Конечно же, и у Аристотеля, и после Аристотеля такой благородный подход к перебору предшественников - чистейшая фикция. Ни Аристотелю, ни после него никогда не удавалось обнаружить у предшественников 'какой-нибудь другой род причин'; всегда находилось только то, что искали, хотя исследователи разных времен искали разное. Предмет поисков по этой парадигме исследования можно иногда датировать с точностью до нескольких лет или даже месяцев. Если, например, сравнить работы М.А.Дынника (4) и Ф.Х.Кессиди (5) о Гераклите, то Гераклит образца 1929 г. (Дынник) определенно выглядит решительным борцом за материалистическую диалектику, а Гераклит образца 1963 г. (Кессиди) более эстетичен и в принципиальном споре с пифагорейцами резко осуждает абстракционизм (5, с. 18- 19,49-56).
У нас нет ни малейшего желания иронизировать по поводу таких очевидных модернизаций. Дело здесь не в исследователе, а в парадигме исследования, опирающейся на представления о некоем высшем, абсолютном, образцовом философском идеале, который совпадает, как правило, с принадлежностью самого исследователя к собственной философии или к одному из философских течений своего времени. Такая своя или принятая многими философия и принимается за идеал, по отношению к которому рассматриваются учения предшественников, ранжируются по степени приближения к идеалу. При этом хронологическая последовательность учений почти не играет роли: равноценные образцы приближения к идеалу можно обнаружить и у древних и у новых философов, так что, скажем, описания учений Демокрита, Лукреция, Гассенди в нормах этой парадигмы могут оказаться практически идентичными, различаясь только по именам и датам.
Целостность предмета истории философии может быть понята и по-другому, а именно динамически как целостность во времени, как некоторая длительность, обладающая структурой, как внутренне или внешне
