12. Лем С. Сумма технологии. М., 1968.
13. Хомский Н. Синтаксические структуры. В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 2. М., 1962.
14. Ульдалль X.И. Основы глоссематики. В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960.
15. Салтыков-Щедрин М.Е. Избр. соч. М.-Л., 1947.
16. Кант И, Соч., т. 3. М., 1964.
17. Ingve V.Н. A Model and a Hypothesis for Language Stucture // Proceed, of the A. Ph.S, 1966, vol. 104, № 5.
18. Выготский Л.С. Избранные психологические исследования. М., 1956.
19. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 1.
20. Сепир Э. Язык. В кн.: История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. II. М., 1960.
21. Уорф Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1, М., 1960.
22. Уорф Б.Л. Наука и языкознание. В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960.
23. Петров М.К. Предмет и цели изучения истории философии // Вопросы философии, 1969, № 2.
24. Арзаканян Ц.Г. Обсуждение методических проблем истории философии // Вопросы философии, 1969, № 9.
25. Антология мировой философии. Т. 1. М., 1969.
26. Dart F.E., Pradhan P.L. Cross-Cultural Teaching of Science // Science, 1967, vol. 155.
27. Кессиди Ф.Х. Философские и эстетические взгляды Гераклита Эфесского. М., 1963.
28. Лосев А.Ф. История античной эстетики. М., 1963.
29. Томсон Дж. Первые философы. М., 1959.
30. Асмус В.Ф. Платон. М., 1969.
31. Васильева Т.В. Концепция природы у Лукреция // Вопросы философии, 1969, № 8. 30
декабря 1969
ЯЗЫК И МИРОВОЗЗРЕНИЕ
Столкнуть две проблемы в поисках синтеза - предприятие всегда рискованное, способное вызвать нарекания как со стороны тех, кто вообще не видит необходимости поднимать, а тем более сталкивать проблемы, так и со стороны тех, кто видит и необходимость столкновений, и необходимость синтезов, но видит другими глазами, через другие категориальные очки и шоры, так что и проблемы смотрятся не так, а синтезы - и подавно. Это краткое психологическое введение полезно, нам кажется, и для автора и для читателя: автора оно предостерегает от излишнего оптимизма, читателя - от априорного скептицизма. А в целом, если постоянно держать в поле бокового зрения симметричный принцип: ничего нельзя понять, когда нет желания объяснить, как и ничего нельзя объяснить, когда нет желания понять, то такое введение могло бы создать рабочую обстановку, без которой не обойтись ни автору, ни читателю.
Нет нужды доказывать, что ни язык сам по себе, ни философия, ни предмет ее истории не являются окончательно изученными и познанными явлениями, контакт которых и диапазон возможных следствий всегда можно предвидеть, а тем, кто сомневается, предложить процедуру экспериментальной или любой другой верификации. Дело явно обстоит много сложнее и неопределеннее. Уже представление о 'ролевом' контакте языка и философии содержит многозначность, связанную с тем, что язык как внеисторическое, возникающее вместе с появлением общества явление, трудно без логических потрясений вывести из этого внеисторического состояния и заставить 'играть роль' - войти в контакт с явлением заведомо историческим, возникающим на определенной стадии развития или в определенных условиях существования общества, каким и выглядит феномен философии. Еще сложнее с ролью языка в появлении, становлении и развитии философии, когда язык попадает по нормам нашей мысли в положение активного 'начала', причастного либо к зачатию философии и предмета ее истории, либо к их колыбели, и поскольку ex nihilo nihil fit имеет силу и для философских рассуждений, мы сразу же оказываемся перед изгородью проблем-сомнений: с чего бы это вдруг языку, который прекрасно обходился и без философии, брать на себя функции пособничества в ее становлении и развитии?
Совершенно очевидно, что любой дедуктивный подход с любым исходным набором постулатов будет иметь чисто конвенциональный смысл и при современном состоянии этой проблемы грозит срывом взаимопонимания. Начнем поэтому с анализа двух-трех конкретных исторических примеров участия языка в формулировании и решении философской проблематики, а затем уже попытаемся выйти через генерализацию результатов к более жесткому определению возможной роли языка в появлении, становлении и развитии философии и предмета ее истории.
1. СУБЪЕКТ - ОБЪЕКТ
Впервые более или менее четкая категориальная оппозиция терминов субъект (~upokeimenon - 'подлежащее') и объект (~antikeimenon - 'противолежащее', 'дополнение') появляется, как известно, в 'Категориях' Аристотеля на лингвистическом основании^ Под субъектом-подлежащим здесь понимается 'природная', способная к самоопределению и самосохранению (энтелехиальная) единичная вещь - первичная сущность, о которой 'все остальное сказывается', а сама она 'не сказывается ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем - как, например, отдельный человек или отдельная лошадь' (Категории, гл. 5). Объект же или вторичная сущность, 'понятие' свойством единичности не обладает, зато обладает свойством общности и 'сказуемости о', то есть употребляется в речи, а также в силу тождества правил речи и законов бытия и в бытии для определения первичных сущностей через общее: 'А вторичными сущностями называются те, в которых, как в видах, заключены первичные, как эти виды, так и обнимающие их роды; к примеру, единичный человек заключается как в виде в человеке вообще, а родом для человека вообще будет живое существо' (там же).
Категории единичности, непрерывности, преемственного изменения определенно отнесены Аристотелем к субъекту-подлежащему-первичной сущности: 'Главной особенностью сущности является, по-видимому, то, что, будучи тождественной и единой по числу, она может получать противоположные определения' (там же). На это преемственное изменение-переопределение при сохранении тождества наложены логические ограничения тождества, противоречия и исключенного третьего, что превращает объекты-дополнения-вторичные сущности в дискретные моменты определенности, в средства познания и описания первичных сущностей - вещей внешнего мира, а также и в онтологические скелеты определенности, в детали внутренних механизмов устойчивости и определенности 'природных' вещей, если подчеркивается тождество-соответствие речевого (логического) и бытийного.
В несколько смазанной платонизмом форме субъект-объектная оппозиция на лингвистическом основании была включена Августином в духовный континуум сотворенного, имеющего начало и конец времени, - в историю Духа Святого на правах ключевой структуры. По связи с этой концепцией времени, особенно после схоластической реабилитации Аристотеля в ХII-ХIII вв., субъект-объектная оппозиция, не покидая лингвистического основания и не разрушая принципа тождества речевого и бытийного (реализм, онтологическое доказательство Ансельма Кентерберийского, например), принимает в ходе борьбы реалистов и номиналистов несколько иной, дуалистический смысл двуреальности мира, когда рядом с субъективной внешней реальностью первичных сущностей-подлежащих возникает познавательно- содержательная знаковая усеченная объективная реальность вторичных сущностей-дополнений, которая имеет основание собственного бытия в мысли, в человеческой голове. Наиболее четко этот дуализм субъективного и объективного бытия сформулирован у Оккама: 'Я утверждаю, что универсалии не есть нечто реальное, имеющее в душе или вне ее субъектное бытие (esse subjectivum), а имеет в ней лишь объектное бытие (esse objectivum) и есть некоторый мысленный образ (fictum), существующий в объектном бытии, так же как внешняя вещь - в субъектном бытии'
Эти две реальности - реальность подлежащих и реальность описывающих их дополнений - могут и не совпадать в двух отношениях: во-первых, субъективная реальность обладает свойством единичности, которым объективная заведомо не обладает, а во-вторых, объективная реальность дополнений, если она
