– Вы можете оставить нас на несколько минут?

Майор, видимо, не сразу понял, к кому обращается Васнецов, заморгал, растерянно переводя взгляд с него на Суровцева.

– Товарищ Суровцев не поспел к нашему собранию. Вот я и хочу побеседовать с ним… Политико- воспитательную работу провести, – пояснил Васнецов с легкой усмешкой.

– Понятно, товарищ дивизионный комиссар, – вытягиваясь, произнес майор. – А мне… а нам разрешите приступать?

– Приступайте.

Майор и лейтенант молча вышли.

А Васнецов сел и, кивнув на соседний стул, сказал:

– Садитесь, товарищ Суровцев, поговорим… – Расстегнул полушубок, уперся локтями в стол и спросил: – Значит, когда вы покинули Дубровку?

– Вчера ночью. То есть сегодня, – ответил Суровцев. – Подняли, как по тревоге… Приказ «тридцать – двадцать пять».

– Это важный приказ, – проговорил Васнецов.

– Куда важнее, товарищ дивизионный комиссар, – с горечью произнес Суровцев. – Чтобы начать в резерве околачиваться, каждая минута дорога.

Он сознавал, что не имеет права так говорить с членом Военного совета, что дивизионный комиссар в любую минуту может скомандовать ему: «Встать, смирно!»

Но Васнецов, казалось, не обратил никакого внимания на вызывающий тон капитана.

– Это очень важный приказ, – повторил он, внимательно посмотрел на Суровцева и спросил: – Вы… уже видели Ленинград?

– Видел… Все видел!..

– Что же вы видели? – сдвигая к переносице свои густые черные брови, спросил Васнецов.

– Смерть видел! Повсюду смерть!..

Желание высказать, разом выплеснуть все, что переполняло его сердце, охватило Суровцева.

– Санки видел! Маленькие, разноцветные, на которых раньше детей катали. А сейчас трупы везут! Везут и везут, не знаю куда!

– Вы что же там, у Невской Дубровки, не знали, что в Ленинграде происходит? Так я должен вас понимать?

– Знали, конечно, но то – по рассказам, а теперь – своими глазами… Смерть кругом, смерть! Трамваи не ходят, провода оборваны… И дома мертвые… Вот что я видел, товарищ дивизионный комиссар!

Последние слова Суровцев уже не проговорил – прокричал. Он задыхался от волнения.

Васнецов молчал. Потом тихо сказал:

– Значит, смерть. Повсюду смерть… Так…

Он прикрыл свои усталые, с покрасневшими белками глаза, и Суровцев отметил про себя, что лицо дивизионного комиссара ничем не отличается от лиц других ленинградцев – такое же серое, землистое, с ввалившимися щеками.

А Васнецов поднял веки и в упор посмотрел на Суровцева.

– Значит, всюду смерть, – повторил он на этот раз каким-то иным, недобрым голосом. – Почему же, позволь спросить, товарищ капитан, в городе еще нет немцев? Может быть, они мертвецов боятся?

– Как почему?.. Не пускаем мы их, армия не пускает!

– А чем она сражается, эта армия, товарищ Суровцев? Не голыми же руками?!

– Конечно, не голыми руками, – пробормотал Суровцев. – Оружие есть… Только танки вот перестали поступать…

– Танков новых нет, это верно, – кивнул Васнецов. – И все же ты на мой вопрос не ответил. Ты задумывался: кто же дает Ленинградскому фронту оружие?.. Я тебе отвечу. Москва дает. Но и сам Ленинград. Наш с тобой Ленинград.

– Но как?! – воскликнул Суровцев. – Как могут работать заводы?.. Вот какой я себе вопрос задаю теперь! Одно дело – знать, а другое – своими глазами видеть. Воды нет – из Невы черпают. Электроэнергии тоже нет – вон коптилка горит! И люди! Полуживые, их же ветром на ходу качает!

– Да. Ты прав. Воды нет. Энергии нет. Люди полуживые. Мертвых хоронить некому, да и негде: земля промерзла, как камень. А оружие армии даем! И не только нашему фронту! Еще и Москве помогаем. Вот ведь чудо какое, товарищ капитан Суровцев.

– Но как?!

– Как, спрашиваешь? Что ж, расскажу, военной тайны здесь нет. Про Сестрорецкий инструментальный завод слышал? Нет? Был такой. Теперь в Смольнинском районе размещается. Автоматы там производят. Снова спросишь – как? Отвечаю: вручную. Вручную детали выпиливают! Из каких узлов автомат состоит, ты, конечно, знаешь. Так вот, все узлы сделать вручную не могут. Везут то, что удалось собрать, на другой завод. На саночках везут. На тех самых, детских. Там заканчивают. А оттуда – на фронт… Вот на тебе полушубок. Вижу, не старый, не довоенного производства. Знаешь, где его сшили? На «Комсомолке». Есть такая швейная фабрика. Опять спросишь – как? Иглами. Руками промерзшими. Под обстрелами. Чтобы тебе и бойцам твоим тепло было. На многих заводах дети работают. Подростки. Ремесленники. Мне вчера директор одного из ремесленных училищ рассказывал: в столярной группе ребята клей съели. Фикус съели и другие цветы засохшие, что с лета в кадках оставались… Я, говорит, их от станков гоню отдыхать, не хотят. А потом у станков падают. От голода. А станки все же не простаивают. Ни минуты. Один рабочий упал – другой на его место… На Кировском полковые пушки делают и мины, – продолжал Васнецов, – а Кировский знаешь где? У немцев под боком. Спросишь, как делают? А так же, как и на других заводах: блок-станции монтируют, газогенераторы ставят, двигатели внутреннего сгорания – хоть крохи энергии, но получают! Так кто же все это делает? Мертвецы?! Смерть, говоришь, Ленинградом сегодня правит?!.. Нет, Суровцев, жизнь!

Уверенность, непреклонность, с какой говорил Васнецов, поразили Суровцева не меньше, чем смысл его слов.

Он понимал: все, что сказал ему сейчас Васнецов, было ответом не только на его, Суровцева, вопрос, в котором прозвучало отчаяние. Страстные слова секретаря Ленинградского горкома партии были обращены ко всем, кому казалось, что Ленинград при смерти, что все жизненные силы города исчерпаны.

И Суровцев сказал:

– Товарищ дивизионный комиссар! Все, кто могут, говорите, работают. Даже дети… А я… Меня вот – в резерв. Или, – с надеждой спросил он, – полк выступать готовится, на фронт?

– Нет, Суровцев, – покачал головой Васнецов. – На фронт этот полк не выступает.

– Что же делать здесь, в городе?!

– Мертвых хоронить, – тихо ответил Васнецов.

– Что?!

– Пойми, Суровцев, – с глубокой горечью произнес Васнецов. – Мы днем и ночью перебрасываем в город продовольствие. Нам помогает вся страна… Но трассу бомбят и обстреливают. Продуктов не хватает… Тысячи людей умирают от дистрофии. Ты же сам видел, сколько трупов на улицах… Вот потому Военный совет и издал приказ «тридцать – двадцать пять». Хоронить людей надо…

Только сейчас Суровцев осознал, в какой полк он направлен… Он хотел что-то сказать, крикнуть, но слова застряли в горле. Наконец он выдавил:

– Значит, меня – могильщиком?!

– Да, – жестко ответил Васнецов. – Если хочешь, называй это так. Ты ведь, кажется, кандидат партии?..

– Теперь – член… На Невской вступил.

– Так вот слушай, коммунист Суровцев. То, что я сейчас говорил на совещании комсостава полка, повторяю тебе отдельно. Надо убрать трупы с улиц и из домов и похоронить их. Это сейчас одна из важнейших и неотложных задач. Отряды МПВО с ней не справляются. Надо отрыть братские могилы. Места захоронений определены решением Военного совета: район Большой Охты, Серафимовское и Богословское