Я почувствовала, что меня душат слезы. Прижалась к его груди и разрыдалась. Он не успокаивал меня, только снял с моей головы ушанку и гладил по волосам…

Наконец я немного успокоилась. Подняла голову, спросила с трудом:

– Что… мы будем теперь делать?

Он, видимо, не понял.

– Что же теперь можно сделать, Веруня? Мертвые не воскресают.

– Я не о том… Как мы… похороним его?

– Похороним? – недоуменно переспросил Алеша. – Какие могут быть похороны, когда на улицах лежат сотни, а может быть, и тысячи неубранных трупов?..

– Но не оставлять же его здесь!

– Думаю, надо сообщить управхозу…

– Сообщить управхозу? Для чего? Чтобы Федора Васильевича вынесли из дома и положили на снег?..

Из глаз моих снова полились слезы. Я стала доставать из кармана ватника платок и выронила на пол свернутую бумажку. Наклонилась, подняла. Это была записка Суровцева.

И вдруг мысль моя заработала с предельной ясностью и четкостью. «Надо срочно разыскать Суровцева, – подумала я. – Может быть, в его распоряжении есть какой-нибудь транспорт… или попросить Алешу добраться до завода, достать там машину. Впрочем, нет, это займет очень много времени – до Кировского далеко…»

– Вот что, – решительно сказала я, – ты сможешь побыть здесь час или полтора?

– Конечно! Но что ты придумала?

– Подожди!

И я побежала по темному коридору к выходу…

Моя медицинская сумка не раз помогала мне останавливать проходящие машины. Обычно, завидев грузовик, я выбегала на дорогу, поднимала сумку и ждала, пока шофер, разглядев красный крест, затормозит. Почти не было случаев, чтобы машины проезжали мимо.

Я и сейчас остановила три или четыре грузовика, но все они шли не в нужном мне направлении.

Если бы речь шла о помощи живому, я, не задумываясь, заставила бы первого же водителя изменить маршрут. Но сейчас… сейчас я считала себя вправе воспользоваться лишь попутной машиной.

Наконец мне повезло. Я остановила грузовик, который шел на Литейный, а это было мне по пути.

Наконец я добралась до четырехэтажного дома под тем самым номером, который был указан в записке Суровцева.

Возле открытых ворот прохаживался часовой. Я разглядела несколько стоявших во дворе полуторок и обрадовалась: значит, часть, в которой служит Суровцев, располагает машинами. Подошла к часовому, держа свою сумку так, чтобы он мог видеть красный крест, и спросила:

– Товарищ боец! Мне нужен капитан Суровцев, где я могу его найти?

Часовой осмотрел меня с ног до головы, задержал взгляд на сумке:

– Медицина?.. В наших делах она не требуется.

Я не поняла, что он хотел этим сказать, и снова спросила:

– Где капитан Суровцев?

– Вот в тот подъезд иди. На второй этаж.

Я направилась к подъезду. Он никем не охранялся. Вошла, приоткрыв висевшую на одной петле дверь, и стала подниматься по лестнице. В темноте столкнулась с кем-то спускавшимся вниз, спросила:

– Как пройти к капитану Суровцеву?

– Первая дверь налево, – ответил человек.

С того мгновения, как, взглянув на выпавшую из моего кармана записку, я вспомнила о Суровцеве и о том, что он предлагал мне свою помощь, я ни секунды не подумала о самом Володе… Но теперь, оказавшись перед его дверью, вдруг со всей отчетливостью представила себе, что сейчас увижу его и что он, несомненно, решит, будто я пришла только для того, чтобы встретиться с ним… Эта мысль промелькнула в моем сознании мгновенно, пока я без стука открывала дверь…

В маленькой комнатке за столом, спиной к двери, сидел человек в полушубке и разговаривал с другим, лица которого мне тоже было не видно.

– Товарищ Суровцев! – негромко произнесла я.

Сидевший ко мне спиной обернулся – лицо его было мне незнакомо. Зато теперь я увидела, что напротив него сидит одетый в меховую безрукавку Суровцев.

– Товарищ капитан… – шагнула я к нему.

Несколько секунд Суровцев смотрел на меня растерянно, потом вскочил из-за стола.

– Вера? Вы?!

Тот, второй, тоже поднялся и отошел к стене.

– Вера! – повторил Суровцев. – Неужели это вы! Я сейчас. – Он обернулся к человеку в полушубке: – К двадцати четырем ноль-ноль норма должна быть выполнена. Подрывников оставьте на объекте. Ясно?

– Слушаюсь, товарищ капитан, – ответил тот. – Разрешите идти?

И поспешно вышел из комнаты.

– Вера, как я рад, что вы пришли, – сказал Суровцев, подходя ко мне. – Я уж и надеяться перестал! А сам второй раз заходить не решался…

– Володя, милый, – проговорила я тихо, – у меня к вам просьба, огромная просьба… Умер человек… очень дорогой мне человек. Старый ленинградский архитектор… Я не знаю, где и как его похоронить. Нужна машина. Я подумала, что, может быть, вы сможете достать грузовик…

На лице Суровцева появилась горькая усмешка. Он спросил:

– Где умер?

– Дома, у себя дома!

– А где его дом?

– На Мойке.

– Не мой район, – проговорил Суровцев.

Я не поняла.

– Какой район? Почему не ваш?

– Как вы сами-то живете? – не отвечая на мой недоуменный вопрос, спросил он. – Как мама?

– Она умерла, Володя… О себе я расскажу потом, а сейчас, если можете… я очень, очень прошу…

Суровцев подошел к двери и крикнул:

– Дежурный! Спецфургон, гроб и двух бойцов на выезд!

Вернулся и сказал:

– Я не уверен, есть ли у нас гробы… Кажется, не осталось. Машина будет минут через десять… А кто он вам, этот архитектор? Родственник?

– Да, да, – кивнула я. Мне почему-то показалось, что я должна ответить на этот вопрос утвердительно.

– А там, в квартире, кто-нибудь есть?

– Да, конечно, там один майор дожидается, мы с ним зашли Федора Васильевича проведать, а он… мертвый!.. Ну, а мы не знаем, куда, на какое кладбище его везти, ни я не знаю, ни Звягинцев.

– Кто?! – воскликнул Суровцев.

И только тогда я вспомнила, что он знаком с Алексеем, что они где-то вместе служили.

– Да, да, Звягинцев, – подтвердила я, – он вернулся в Ленинград, и мы встретились…

– Так, значит… – тихо проговорил Суровцев и не окончил фразы.

– Ну, а как вы, Володя? – переменила я тему, ощутив вдруг неловкость. – Рука, я вижу, совсем