Выходит – счастье…

– Не понимаю, – сказал Анатолий, – какое отношение все это имеет…

– Погоди, – прервал Кравцов, – сейчас поймешь. Фортуна – дура, говорит пословица, а пуля – она еще дурее. Может быть, если бы ты в первый же день на фронт пошел, то тебя уже и в живых не было. А ты вот живешь. Понял?

Лицо Анатолия налилось кровью. Он сжал кулаки и громко сказал:

– Вы… глупости говорите!

– Толя, ну зачем ты так, – вмешалась Вера, хотя ей тоже стало не по себе от рассказа Кравцова, – с тобой просто шутят!..

– А я подобных шуток, да еще в такой момент, не признаю, – еще более распаляясь, воскликнул Анатолий, – я, к вашему сведению, комсомолец…

– Тю-тю-тю! – насмешливо произнес Кравцов. – А разве комсомольцам жить не хочется? Ею, жизнью-то, и партийные, говорят, не бросаются. Лишний день прожить – за это любой цепляется. Если он с головой, конечно.

– Ну, вот что, – решительно сказал Анатолий и встал, – я вас понял. Еще тогда, в Белокаменске, на перроне понял, когда вы нас от вагона отпихнули. А теперь мне все ясно. До конца! Люди, значит, будут на фронте кровь проливать, а вы в своей торговой сети шахер-махеры делать, а потом чемоданы в воду бросать? Так вот, я трусов презирал и презираю, я…

Анатолий уже не мог остановиться. Со все большей и большей горячностью выкрикивал он обидные слова, стремясь как можно больше уязвить лежащего у его ног человека. Он поносил его, испытывая чувство удовлетворения, как бы утверждая себя, вновь обретая почву под ногами. И то, что все это слышала и Вера, доставляло Анатолию еще большее удовлетворение.

– Да, да, – кричал он, – презираю трусов, которые вместе со всеми пели «Если завтра война», а когда война началась, то стали прятаться по углам! Да если бы я был председателем трибунала, то…

Он захлебнулся в потоке слов, умолк, тяжело перевел дыхание и решительно сказал, как бы подводя итог:

– Пойдем, Вера!

Кравцов все это время внимательно слушал Анатолия, не сводя с него своих узких, немигающих глаз. Он ни разу не прервал его ни словом, ни жестом.

И только теперь, после последних слов Анатолия, приподнялся и сказал с недоброй усмешкой:

– А меня, значит, бросите?

Анатолий молчал, отвернувшись в сторону.

– Раненых бросать комсомольцам тоже не полагается, – назидательно сказал Кравцов.

– Вы не раненый, – зло, не глядя на Кравцова, ответил Анатолий, – вы просто драпали, да вот ногу ненароком повредили.

– Верно, – согласился Кравцов, – но тем не менее мне одному не дойти. Неужели бросите?

– Нет, Толя, так нельзя, – сказала Вера, – мы должны довести… его. Хотя, – она повернулась к Кравцову, – скажу прямо, мне ваши рассуждения тоже… кажутся странными.

– Ну вот и договорились, – примирительно сказал Кравцов и снова лег на спину.

Наступило утро. Белесый сумрак постепенно рассеивался. Где-то всходило невидимое, прикрытое облаками солнце. Налетел порыв ветра, деревья зашумели, и мутная вода в пруде покрылась рябью. Кравцов по-прежнему лежал на спине. Анатолий отчужденно стоял в нескольких шагах поодаль, отвернувшись, всем своим видом подчеркивая, что Кравцов для него больше не существует. Вера растерянно переминалась с ноги на ногу, глядя то на Анатолия, то на лежащего в траве человека в порванном, залепленном грязью габардиновом плаще.

– Ну, вот что, – сказал наконец Анатолий, – надо идти. До ближайшего жилья мы вас доведем. А там, надеюсь, обойдетесь без нас.

Он произнес все это, по-прежнему не глядя на Кравцова, потом взял лежащую в стороне палку, бросил ее рядом с Кравцовым и угрюмо сказал Вере:

– Давай поможем ему подняться.

– Вот и спасибо, – по-прежнему миролюбиво сказал Кравцов и попытался приподняться. Лицо его снова исказилось от боли, но он тут же улыбнулся и сказал: – Тут и идти-то до людей метров пятьсот, не больше. Что ж, ребята, помогайте инвалиду.

Анатолий и Вера недоуменно переглянулись: откуда этому странному типу известно, где они находятся, а если известно, то почему он до сих пор об этом молчал?

Потом Вера сунула ему в руку палку. Вместе с Анатолием они помогли ему подняться. Так, медленно двигаясь, они вышли на знакомую опушку. И вдруг Анатолий увидел человека. Это был бородатый мужчина в сапогах, в широкой, выпущенной поверх брюк синей рубахе и с топором в руке. Он медленно приближался, шагая по траве. Анатолий увидел его первым и обрадованно закричал:

– Эй, товарищ!

Человек в синей рубахе поднял голову, увидел приближающихся людей и остановился, покачивая топором.

Анатолий побежал к нему, спрашивая еще на ходу:

– Скажите, товарищ, где это мы находимся?

Человек осмотрел Анатолия с головы до ног, потом перевел взгляд на остановившихся в некотором отдалении Веру и Кравцова и, снова глядя на Анатолия, ответил:

– На земле находитесь, юноша.

– Я понимаю, – нетерпеливо сказал Анатолий, – мы с поезда, на поезд самолеты налетели, мы в Ленинград ехали, а теперь вот не знаем, где находимся и далеко ли от Ленинграда…

– Так, так, – степенно сказал бородатый и пошел к все еще стоящему в стороне Кравцову и поддерживающей его под руку Вере.

Анатолий двинулся за ним следом, говоря на ходу:

– Вы что, разве не знаете, как эта местность называется? Вы ведь здешний колхозник, да?

Бородач молча подошел к Кравцову и Вере, все тем же пристальным взглядом оглядел их и потом, обращаясь к Кравцову, спросил:

– Пулей задело?

– Нет, – ответил Кравцов, – на железяку напоролся.

– У него рваная рана, – торопливо вмешалась Вера, – его надо срочно в медпункт доставить, здесь нет поблизости больницы или медпункта?

– Как не быть, – все тем же спокойно-рассудительным тоном ответил бородач, – все в колхозе есть. И медпункт тоже…

Говоря, он пристально глядел в лицо Кравцову и вдруг неожиданно сказал:

– Вот какая, значит, неприятность с вами приключилась, товарищ Кравцов.

Вора и Анатолий переглянулись.

– Откуда вы меня знаете? – спросил Кравцов, освобождаясь от поддерживавшей его Вериной руки и, тяжело опираясь на палку, делая шаг к бородатому человеку.

– Как не знать, – постукивая топором по твердому негнущемуся голенищу кирзового сапога, ответил тот. – Я вас знаю, и вы меня знать должны. Жогин моя фамилия. Жогин из Клепиков. Слыхали такую деревню?

Наступило минутное молчание.

– Ну вот и хорошо, Жогин, – сказал наконец Кравцов, обеими руками опираясь на палку. – Если тут Клепики, выходит, нам до сельсовета рукой подать. И до Ленинграда тоже недалеко. Верно?

– С одной стороны, товарищ Кравцов, оно верно. А с другой – как сказать, – медленно, с расстановкой ответил Жогин. – А я вот решил сучьев набрать. Тут, говорят, ночью такой бурелом прошел… Лес-то рубить нам советская власть запрещает. Ну, а если без нас нарубили…

– Сучья наберешь в другой раз, – оборвал его Кравцов, – а сейчас давай в сельсовет, скажи, чтобы подводу прислали.

– Торопитесь, значит, товарищ Кравцов? А надо ли?

Снова наступило молчание. Теперь Кравцов и Жогин пристально, неотрывно глядели друг на