трудный урок, и попыталась повторить то, что сделал Корт. Их языки соприкоснулись, ее отдернулся, но сразу же вернулся в естественной потребности узнать новое. В этом движении сквозило чисто женское любопытство, выраженное с девическим простодушием, и новизна этого потрясла Корта до глубины души. Две долгие недели желание едва тлело в нем, сознательно сдерживаемое в угоду приличиям, но теперь оно вспыхнуло, и по жилам вместо крови потекла расплавленная огненно-горячая лава.
– Господи, Филли!.. – шептал он, едва слыша звук собственного голоса, – моя прекрасная фея, моя девочка!..
Корт не мог больше властвовать над ураганом, бушующим в его теле. То, что он хотел сделать в этот момент, но не имел возможности, он имитировал в исступленном движении языка наружу-внутрь, наружу-внутрь. Филиппа словно вплавилась в него всем телом, и ее дыхание стало частым и неровным.
Оглушенный безумным стуком сердца, Корт позволил себе более смелый жест, положив руку Филиппе на грудь. Он был не в силах остановиться. Быть с ней рядом все эти дни – и не позволять ни малейшей вольности! Он не мог понять, как это не свело его с ума. И сейчас он не противился властной потребности, бесстыдному плотскому желанию, настолько откровенному и мощному, что его и прежде едва можно было скрыть от взоров покровительниц Филиппы.
Корт осторожно погладил пальцем вершинку груди, где под тканью ощущалась едва заметная выпуклость соска. Филиппа только вздохнула. Это был вздох удовольствия, знак того, что она совсем не против его ласк. Господи, она вела себя так естественно бесстыдно, словно ничего не знала о запретах и приличиях, словно и впрямь была нимфой.
– То, что ты делаешь, так приятно… – прошептала она без всякой стыдливости.
– Мне даже приятнее, чем тебе, —с легким смешком заверил он.
Искушение было слишком велико, и, положив ладони на небольшие округлые ягодицы, он приподнял Филиппу, чтобы горячая, болезненно напряженная часть его тела теснее прижалась к ней. Он не сумел удержаться от стона —о, это божественное, божественное ощущение ее! Как, черт возьми, как дождаться проклятой брачной ночи?
Филиппа тихо засмеялась, и это отрезвило его.
– Корт, – произнесла она, горячо дыша у самых его губ, – у тебя в кармане что-то большое и твердое. Очень неудобно… пожалуйста, вытащи это.
Он не сразу понял, что она имела в виду, а когда понял, то не нашел ничего лучшего, как хрипло пробормотать:
– Это же я!
– То есть… как это? – озадаченно спросила Филиппа, и в голосе звучало удивление и нерастаявший девчоночий восторг.
– Ты только что сказала про что-то большое и твердое. Оно не в кармане… это… э-э… часть меня.
Она отстранилась и заглянула ему в глаза, словно подозревая, что ее пытаются выставить дурочкой.
– Ты не понимаешь? – спросил он, уже зная ответ. Желание в нем быстро стихало: он ни за что не позволил бы себе воспользоваться такой неопытностью.
– А что я должна понимать?
Сделав над собой усилие, Корт взял ее руки, все еще обнимающие его за шею, и мягко их разжал. Сердцебиение постепенно замедлилось до нормального. Бог свидетель, он только что поборол одно из сильнейших искушений своей жизни… возможно, впервые. Корт откашлялся, чтобы голос не звучал слишком уж хрипло, и пристально всмотрелся в доверчиво поднятое лицо Филиппы.
– Скажи мне, – начал он, осторожно подбирая слова, – тебе приходилось когда-нибудь видеть обнаженное мужское тело?
– Корт! – воскликнула она в негодовании. – Как ты можешь задавать такие… такие неприличные вопросы!
– Я только имел в виду тело младенца или, скажем, изображение на картине, – пояснил он, против воли улыбаясь.
– Ах, это… нет, едва ли, – с забавным сожалением ответила она. – Как я могла? Мисс Бланш и мисс Беатриса не держат таких картин.
Пожалуй, в этот момент впервые Корт сообразил, откуда проистекала странная неосведомленность Филиппы. В пансионе, конечно же, царили строгие пуританские взгляды незамужних леди. Книги по римской и греческой истории содержат массу иллюстраций, но фиговый листок прикрывает все самое интересное. Единственной, кто мог хоть как-то просветить Филиппу, была Белль, уже знакомая с таинствами супружеских отношений, но вряд ли той пришло в голову сделать это. Проклятие, подумал Корт, Филиппа знает о строении мужского тела меньше, чем монахиня! Что же будет, когда она увидит его голым, и притом без пресловутого фигового листка?
– Послушай, Филли… для тебя не секрет, конечно, что люди, живущие в браке, обычно обзаводятся детьми?
– Я знаю это! – воскликнула она, просияв радостной улыбкой. – Я жду не дождусь, когда у меня будет ребеночек. А ты?
– Да, конечно… – он замолчал, спешно подыскивая слова. – А Бланш и Беатриса… они объяснили тебе, как дети… э-э… откуда берутся дети?
Должно быть, вопрос показался Филиппе нелепым, потому что она засмеялась. :
– Конечно, объяснили! Как же могло быть иначе? Это слишком важная вещь, чтобы оставить меня в неведении. Я знаю, что иметь ребенка может не только замужняя женщина. В нашем пансионе была судомойка, такая хорошенькая… так вот, она забеременела, и когда это открылось, ее рассчитали. Кухарка и все другие служанки плакали и вели себя так, словно наступил Судный День. Мне было не по себе, и я обратилась сначала к одной из своих матушек, а потом и к другой. И, знаешь, каждая сказала одно и то же: глупая девчонка спала с сыном зеленщика. А мисс Бланш еще добавила, что никогда, ни в коем случае нельзя спать с мужчиной до первой брачной ночи. Если девушка позволяет себе такое, она обычно остается с младенцем, которого некому содержать, кроме нее самой.
Корт стоял, как громом пораженный, только что не приоткрыв от изумления рот. Ему стало ясно, чего испугалась Филиппа в ту ночь, когда они возвращались из театра. О Господи, она думала, что чуть было не позволила себе спать с мужчиной! Так, значит, с ней можно делать все что угодно, и она будет всерьез уверена, что это не закончится плохо, если только она не заснет.
Мысленно Корт послал проклятие в адрес безгрешных старых дев из лиллибриджского пансиона. Они учили воспитанниц всему, кроме главного – жизни. И все же он не мог до конца поверить в это и потому, приподняв лицо Филиппы за подбородок, заглянул ей в глаза. На него глянула чистейшая душа, не замутненная ни «греховным знанием», ни притворством. С минуту он решал, не раскрыть ли ей правду прямо сейчас… но будет ли это разумным? Лучше дождаться брачной ночи, и тогда… тогда она поймет, что физическая любовь – одно из наивысших благословений Бога.
Но Корт не намерен был оставлять ничего на усмотрение природы. В последующие дни он пользовался любой возможностью, чтобы остаться с невестой наедине. Ласки его постепенно становились все смелее, и она уже сама с все возрастающим желанием отвечала ему. Как он и ожидал, Филиппа находила совершенно естественным это ненавязчивое знакомство с наукой любви. Она отвечала Корту нетерпеливо, охотно, без ложной стыдливости.
На протяжении этих ослепительных и мучительных четырнадцати дней Корт охранял свое сокровище, как сторожевой пес. Кто бы ни приближался к Филиппе, он немедленно появлялся рядом, и весь вид его был исполнен скрытой угрозы. Кончилось тем, что ни один представитель мужского пола старше пятнадцати не смел приближаться к ней из страха получить оплеуху…
Кто-то потянул его за полу сюртука, и Корт вернулся к действительности.
– Signore, – сказал Кит, не подозревая, какого рода воспоминания он только что прервал, – бабушка послала меня сказать, что она устала и хочет вернуться. Еще она сказала, что нам всем не мешает вздремнуть.
– История повторяется, – с улыбкой заметил Корт вполголоса.
