кулаком.

Толпа всколыхнулась, десятки рук потянулись к сыщику. Он взвыл, голос его тонко-дребезжаще вырвался из многоголосья:

— Ратуйте, убивают!..

Тут и казак помог: набежал, схватил доносчика за грудь.

— Тряси его душу! — одобрительно закричал он беглому.

Словно шалый бес овладел людьми: они рвали, топтали пойманного. Истерзанный, окровавленный, он бился в предсмертных судорогах на истоптанном снегу, пока не затих.

«Убили!» — очухался от запальчивости Ивашка и, потупив глаза, неловко отвернулся и виновато пошел прочь. За ним заковылял солдат.

Поодиночке, вразброд, опустив глаза в землю, мужики расходились с Торжка.

С тяжелым сердцем Грязнов с бомбардиром вошли в кабак. В избе с почерневшими стенами было сумеречно, свет скудно пробивался сквозь слюдяные оконца. За прилавком стоял тощий хитроглазый целовальник в пестрой рубахе и зорко приглядывал за питухами. За его спиной на полках поблескивали штофы. Гам, нестройные голоса наполняли избу. За столами шумели казаки, мастерки, подвыпившие гулебщики. В дальнем темном углу поднялся плечистый бородач и поманил остановившегося в раздумье среди избы Грязнова. Беглый сразу признал в нем знакомого казака-заводилу.

«Ага, успел унести ноги в кабак», — обрадовался он и шагнул в угол. Там, прижавшись к стене, сидел хорунжий. Крепкий, ладный, он поднял на Ивашку веселые серые глаза:

— Кулачный боец! Ловко оборудовал шпыня!

Казак предложил по-свойски:

— Садись! Не знаем твоего роду-племени, но видать, из приверженных! Жалуй и ты, добрый человек! — пригласил он и солдата.

На столе стоял штоф, рядом лежала теплая ржаная краюха.

Беглый и бомбардир присели.

— Как звать? — в упор спросил черноглазый казак.

Ивашка опустил глаза и нехотя отозвался:

— Прохожие мы. С сибирской стороны!

Солдат строго вставил свое слово:

— Не спеши языком, спеши делом! — Он ласково посмотрел на зеленый штоф и придвинулся к нему.

Хорунжий ободряюще посмотрел на старика и улыбнулся.

— Ну что ж, земляк, прополощи горло, а потом речь потянется! — Он налил чару и поднес солдату. Тот не дремал, проворно опрокинул ее и, утерев усы, крякнул от удовольствия. Выпил и Грязнов.

— Хватай, ребята, по другой! — предложил казак.

Опростали по второй.

— Люблю проворных! — одобрил казак и огладил свою курчавую бороду.

— Куда бредете, сибирские? — пытливо посмотрел хорунжий на Ивашку и его спутника.

Хмельное тепло побежало по жилам, сильно приободрило беглого. Хотелось признаться, но тут седоусый бомбардир откликнулся за двоих.

— Говорили бы много, да сосед у порога! — выразительно посмотрел он на казаков.

Хорунжий подмигнул:

— Понятно! Все туда бредут! Летает орел над степью: вчера в яицких степях кружил, а ныне к нам в горы ждем! Ежели не сам, то птенцы его появятся.

В избе пеленой колебался синий табачный дым. Казак посмотрел в сизую тьму и процедил:

— Солдатушки тут гуляют! Время ноне такое. А ваши сибирские мужики как? — вдруг спросил он Грязнова.

Ивашка насторожился и ответил тихо:

— Шли дорогами, и всюду народ о каком-то царе баил! Какой-такой царь — и невдомек.

Казак оглянулся по сторонам и серьезным тоном тихо обмолвился:

— На духу будто сказано, разумей про себя!

Он осторожно сунул Ивашке измятый лист и прошептал:

— Сейчас упрячь, это тайное государево письмо!

— Ой, спасибо, братец! — потянулся беглый к казаку.

— Ну, сибирский, давай за побратимство выпьем. Ставь штоф! — предложил тот.

Ивашка извлек алтыны, пробрался к целовальнику.

— Добро! — кивнул хорунжий. — Выпьем…

Хмельное разгорячило кровь. Казак повеселел, полез к Ивашке целоваться:

— Побратимы будем. Звать Михаилом Уржумцевым, а тот — Наум Невзоров. Чуешь?

— Братцы! — умилился беглый. — Поведайте, братцы, куда мне путь держать. Где дорога?..

Хорунжий сгреб Грязнова за плечи, привлек к себе.

— Идите, сибирские, отсель в Чесноковку, — жарко зашептал он. — Край дальний. Сквозь горы пройдете, крепости минуете. И сидит там в Чесноковке птенец его, бей ему челом! Он войско собирает…

— Братцы, — обрадовался беглый, — выпьем, что ли, еще?

Хорунжий повел глазами.

— Будет! — наотрез отказался он. — Иди! Путь ваш трудный. Отоспись…

Шумно было в кабаке. Хмельные питухи куражились. Кто песню визгливо тянул, кто горько плакал: вино бередило душевные раны. В табачном густом тумане мелькали потные лица, взлохмаченные бороды, блестели хмельные глаза. Бренчала посуда, покрикивал бойкий целовальник. Ивашка и солдат выбирались из кабака. Из сизой мглы кто-то протянул чару. Беглый хотел отпихнуть ее, но, подняв глаза, встретился с горячим, призывным взглядом.

Лохматый мужик, ухмыляясь, сказал беглому:

— Пей, сродник! Гуляй! Попал в нашу стаю, так лай не лай, а хвостом виляй!

Ивашка выпил чару, крикнул:

— Спасибо, братцы! Погуляем еще!

Сизый туман закружил волной, ухмыляющаяся рожа мужика исчезла в нем.

Распахнув дверь, вместе с теплым облаком Ивашка выкатился из кабака и, сопровождаемый бомбардиром, веселый пошел вдоль улицы.