трении давал искры. Вошел другой малый, и его постигла та же судьба, что и первого, после чего не миновала она и остальных, ибо свеча не обладала никакими свойствами, которые помогли бы ей устоять против их дыхания. Тем не менее сколько их ни спрашивали по выходе оттуда, они не обмолвились ни словом и ждали конца испытания, таясь друг от друга. Домочадцам очень хотелось присутствовать при тайнодействиях Франсиона, но он запретил кому бы то ни было входить в горницу, куда допускались только допрашиваемые; при этом он ссылался на то, что может осуществить свое предприятие только тайно. Последний вошедший к нему слуга проявил меньше смелости, чем остальные, ибо совесть его была не слишком чиста; он подул так тихо, что пламя еле заколыхалось. Франсион, узнав в нем с несомненностью виновника, отправился к хозяину дома и заявил, что не станет рассказывать, потухала ли свеча или нет, но что тот, кто приходил дуть последним, был безусловно похитителем свинины. Крестьянин послал на дом к жене заподозренного работника, и ее застали в то самое время, когда она опускала в котел кусок краденого добра. Слугу обвинили и уличили в краже, а Франсиона осыпали похвалами за его искусство и наградили несколькими монетами, в коих была у него большая нужда.

Он так убедил всех в своем умении ворожить, что, отправляясь по делу в некое место, куда нелегко было найти дорогу, учтиво обратился к одному знакомцу с вопросом, какими путями ему туда пройти, но не добился от него толкового ответа.

— Вот еще, — сказал тот, — вздумали смеяться над бедным невеждой! С чего вам спрашивать дорогу? Вы и так все знаете.

После этого он удалился, а Франсион, не знавший прямой дороги, долго плутал и был вынужден отдохнуть в лесу, где его застала ночь.

Мы уже упоминали, что, сочиняя стихи, он говорил вслух и что слышавшие его принимали это за беседы с каким-нибудь духом, а посему и его хозяйка возымела около этого времени такое же мнение. Не раз размышляла она про себя:

«Этот молодой парень по характеру очень добродушен и склонен к любовным делам: не пойму, с чего это он отказался от любезного моего предложения. Будь я даже величайшей уродиной на свете, такой мужчина, как он, должен был бы радоваться, что может утолить со мной пыл своего сластолюбия. В чем тут тайна, что обходится он без меня? Наверное, есть у него подружка, помогающая ему избавиться от приливов крови, которые нарушали бы его покой».

Вот как она рассуждала, но ей не удалось обнаружить ни одного из тех гнезд, куда ой прятался, ибо было у него в обычае проделывать свои дела наисекретнейшим образом. В некий вечер подошла она тихонько к ивняку, где он, лежа, сочинял стихи по поводу какой-то любовной удачи, каковые начинались так:

Он много раз повторил их вслух, не находя подходящего конца для строфы. Хозяйка, вообразив, что он обращается к девушке, которую держит в своих объятиях, таращила глаза изо всех сил, чтоб узнать, кто эта счастливица, но, видя его в одиночестве и заметив, что он тем не менее протягивает руки при воспоминании о пережитых усладах, она додумалась до мысли, достойной быть отмеченной. В последнее воскресенье слыхала она от своего священника, что существуют такие колдуны, которые блудодействуют с дьяволами, принимающими облик женщины и именуемыми суккубами; тотчас же она представила себе Франсиона в объятиях одной из этих прекрасных любовниц, ибо он продолжал изрекать еще более страстные слова, нежели прежде, высказывая откровенно все, что можно сказать, наслаждаясь с красоткой.

С тех пор она перестала доискиваться, с какой женщиной он утолял свою юную страсть, и смотрела на него не иначе как со страхом, полагая, что у него за спиной постоянно находится какой-нибудь демон. Ей даже стало казаться, что высек ее суккуб в ту ночь, которую хотела она провести с Франсионом.

Я готов примириться с сими последними проделками, ибо даже совершались они с намерением наказать порок. Франсион хорошо поступил, приказав высечь похотливую крестьянку, которая нарушила обет, данный другому, и соблазняла его на прелюбодеяние. Правда, она ему не нравилась и не отличалась привлекательностью; но не будем так придирчивы: ведь последствия все же оказались благотворны. Что касается хитростей, доставлявших ему славу, то клонились они лишь к тому, чтоб посмеяться над впавшими в грех и заставить их сознаться в своих студодействиях, как это случилось с девушкой, потерявшей честь, и парнем, который обокрал хозяина и был уличен Франсионом. В сем отношении самые строгие цензоры должны будут одобрить его поступки. Впрочем, в остальном я весьма мало беспокоюсь об их гневе и нареканиях, ибо не описываю ни вымышленных пороков, ни несуществующих дурачеств, и всякий может видеть, как здравые умы потешались над ними и обезопасили себя от плутней, на которые хотели их поддеть, и как простофили дались впросак.

НЕ ПРАВДА ЛИ, СКОЛЬ МНОГО ПРИЯТНОГО и полезного встречаем мы в комических и сатирических сочинениях? Обо всех предметах там трактуется с полной откровенностью. Поступки изложены без всякого притворства, тогда как серьезные книги пишутся с некоей оглядкой, мешающей говорить прямодушно, а посему многие повествования оказываются несовершенными и изобилующими не столько правдой, сколько ложью. Если кто интересуется языком (как тому надлежало бы быть), то где же, как не здесь, может он с ним познакомиться? Я полагаю, что в сей книге французский язык представлен во всей полноте и что я даже не пропустил слов, употребляемых простонародьем, а это встречается далеко не всюду, ибо скромные произведения не могут себе этого позволить; между тем низменные предметы доставляют нередко больше удовольствия, нежели самые возвышенные. Более того, я описал с нарочитой откровенностью все характеры и поступки лиц, мною выведенных, и изложенные здесь приключения не менее занимательны, нежели многие другие, находящиеся в изрядном почете. Я приношу сию исповедь без всякого смущения, ибо, опираясь на многочисленные доказательства, она должна показаться убедительной; а кроме того, найдется немало людей, которые прочтут ее и даже не поймут ее смысла, так как неизменно полагают, что для сочинения безукоризненной книги достаточно нагромоздить слова на слова, заботясь только о том, чтоб поместить несколько приключений для услаждения идиотов. Между тем я получил довольно всяких замечаний от лиц, именующих себя знатоками хорошего; одним не нравилось одно, другим — другое, так что не найдется ни одного места в моей книге, которого бы не похвалили и не похулили. Если б я захотел, то поступил бы как тот живописец, который спрятался за своей картиной и, выслушав различные мнения толпы, исправил ее согласно тому, что о ней говорили. Но я очутился бы не в лучшем положении, чем он, ибо вместо законченного портрета он создал смехотворное чудовище. Я предпочел сохранить свое сочинение таким, каким оно было, и предоставить его на волю случая: пусть нравится тому, кому удастся понравиться, ибо не может быть, чтобы среди разных побасенок не оказалось хоть половинки одной, которая пришлась бы по вкусу какому-нибудь лицу, даже отличающемуся самыми невообразимыми причудами. Разве мыслимо заслужить универсальное признание? Ведь если ученый муж, побывавший в Сорбонне, любит читать школярские истории, то мелкопоместный дворянин, вскормленный среди собак и лошадей, не найдет в них никакой прелести и обратит свое внимание на то, что более подходит к его нраву и положению. Если людей, падких на амурные дела, занимают всевозможные интрижки и хитрости, к коим