Ах, сколь приятны были эти вирши Гортензиусу, который вообразил, что Эклюзий проникся к нему величайшим уважением. Он полюбил его с тех пор всей душой, а хитрый плутишка, продолжая притворяться, извлекал из него все, что хотел. Они не расставались друг с другом и, казалось, составляли единое целое. Тем не менее дружба несколько ослабла, когда Эклюзий однажды показал Гортензиусу какие-то свои стихи. Сему ученому мужу они как-то не полюбились, а тот, напротив, утверждал, что они превосходны. Гортензиус заявил, что Эклюзий ничего не смыслит в поэзии и не должен больше пускаться в рассуждения. А надобно вам знать, что он почитал себя достаточно знающим, чтоб поучать нас всех, и мнил себя нашим королем. Хотя сам Эклюзий пожаловал Гортензиусу этот титул, однако же в сем случае не удержался в рамках учтивости и сказал, что не уступит ему в таланте, чем привел в величайшую ярость нашего мудреца, который силой выставил его из горницы и пригрозил побоями, если тот не перестанет рассуждать. Эклюзий пришел ко мне рассказать об их ссоре; я заметил на это, что так не поступают, ибо Гортензиус ссудил его деньгами и оказал ему много других любезностей, и что он должен поддерживать с ним добрые отношения, если не хочет прослыть таким же несносным человеком, как тот; словом, что он, а не кто другой должен проглотить обиду. Эклюзий внял моим уговорам и на другой день отправился с раннего утра к Гортензиусу, чтоб с ним помириться. Тот был еще в постели, но его слуга отпер дверь, и Эклюзий, войдя в горницу, начал так:

— Надо признать, господин Гортензиус, что в своих произведениях вы возвышаетесь над смертными, но в своем гневе опускаетесь ниже скота.

Тогда Гортензиус, рассвирепев, приподнимается на своем ложе в красном ночном колпаке и таком же балахоне и отмачивает ему следующее:

— Если я скотина, то скотина Магометова рая [200], у которой глаза из сапфиров, ноги из изумрудов, тело из червленого золота, а нагрудник унизан двенадцатью драгоценными камнями, каковые суть: сардоникс, топаз, изумруд, карбункул, алмаз, агат, сапфир, яшма, аметист, хризолит, оникс и берилл.

— Если у вас имеются все эти драгоценные камни, — отвечал Эклюзий, — то я готов признать, что вы самая милая и богатая скотина на свете.

— И скажу вам еще, — продолжал Гортензиус, — что ежели я скотина, то одна из тех небесных скотин, которые дают свет земле, сиречь Медведица, Дракон, Лебедь, Пегас, Рак, Скорпион, Козерог, Кит, Кентавр и Гидра.

Он отчетливо отзванивал эти слова и сопровождал их то и дело улыбкой, полагая, что произносит бог весть какую отменную речь. Эклюзий же возразил ему:

— Нисколько не сомневаюсь в том, что вы мне говорите, но на кого же из этих скотов вы похожи? Пятитесь ли вы задом, как рак, или отрастили себе рога на лбу, как козерог?

Гортензиус отвечал, что уподобляет себя Лебедю, а так как Эклюзию вздумалось поиздеваться над этим, то наш ученый чуть было не распалился великим гневом; но тут я подоспел и помирил их. Все же их отношения с той поры испортились, и Гортензиус, возненавидев Эклюзия, вздумал ненавидеть всех тех, кто водил с ним знакомство, так что и я попал в их число, а это побудило меня придумать какую-нибудь штуку в насмешку над нашим ученым.

В некий день, прогуливаясь по Новому Мосту, я увидал всадника, направлявшегося в сторону Августинского монастыря; на нем была накидка, подбитая мехом, поверх нее плащ из тафты, шпага на правом боку, а на шляпе шнур с нанизанными на нем зубами. Лицо у него было такое же чудное, как и наряд, а потому я принялся его внимательно разглядывать. Он остановился в конце моста и, хотя кругом никого не было, изрек следующее, обращаясь к своей лошади, за неимением других собеседников:

— Так что же, лошадка, принесло нас сюда? Если б ты умела говорить, то ответила бы, что мы собираемся услужить добрым людям. Но скажут мне: «Чем же ты можешь нам услужить, сеньор итальянец?» — «А тем, господа, что вырву вам зубы без всякой боли и вставлю другие, которыми вы сможете жевать, как своими природными». — «А чем же ты их вырвешь? Острием шпаги, что ли?» — «Стара штучка, господа: не острием шпаги, а тем, что я держу в руке». — «А что же ты держишь в руке, сеньор итальянец?» — «Уздечку своей лошади».

Не успел этот зубодер произнести дивную свою речь, как крючник, лакей, торговка вишнями, три сутенера, два мазурика, шлюха и продавец альманахов остановились, чтоб его послушать. Я же, притворившись, будто рассматриваю старые книжки, которые букинисты выставляют на прилавках, также внимал оратору. Обзаведясь столь почтенной аудиторией, он дал Волю велеречию и продолжал так:

— Кто рвет зубы принцам и королям? Кармелин? Или англичанин в желтых брыжах? Или мастер Арно [201], который, желая прослыть придворным зубодером всемогущих особ, заказал свой портрет и велел нарисовать вокруг него папу со всей папской консисторией, а каждому из кардиналов по пластырю на виске в знак того, что никто не избавлен от зубной боли? Нет, это не он. Кто же рвет зубы венценосцам? Это тот итальянский дворянин, который перед вами, господа! Да, это я, собственной своей персоной.

Он произнес это, указывая на свою особу и ударяя себя в грудь, а затем наговорил еще много всяких дурачеств, не переставая обращаться к самому себе и коверкая итальянский язык, ибо был чистейшим нормандцем. Если его послушать и ему поверить, то никто не пожелал бы сохранить во рту ни одного зуба. И действительно, тут же появился нищий, у коего он выдрал шесть штук подряд с тем большей легкостью, что сам их ему перед тем вставил, и тот, набрав за щеку немного краски, притворился, будто плюется кровью.

— Господа, — заявил затем шарлатан, — я лечу солдат из учтивости, бедных, чтоб угодить господу, а богатых за деньги. Знаете ли вы, как опасны испорченные, поврежденные и больные зубы и какой вред они приносят? Скажем, вы отправляетесь к какому-нибудь судье с просьбой отнестись благоприятно к вашей тяжбе; вы начинаете объяснять, он отворачивается и говорит: «Ах, какая вонь! Выйдите отсюда, любезный; от вас ужасно пахнет». Словом, он не станет вас слушать, и вы проиграете дело. Но вы меня спросите: «Нет ли у тебя каких-нибудь других снадобий?» О, разумеется! у меня есть помада для белизны лица; она бела, как снег, и душиста, как мускусный бальзам; вот коробки: большая — восемь су, маленькая — пять вместе с писулькой. Держу я еще отличную мазь от ран; кого царапнули, того из лечу. Я не доктор, не лекарь, не философ; но моя мазь стоит всех философов, докторов и лекарей. Опыт выше науки, практика выше теории.

Пока шарлатан разглагольствовал, многие достойные люди находили в том развлечение, а среди них Гортензиус, какового я взял на примету, дабы сыграть с ним забавную штуку, пришедшую мне в голову. Я оставался там недолго, так как зубодер вынужден был удалиться: явился другой, и тоже верхом, который осыпал его насмешками и избил шпагой плашмя. Но коль скоро были они такими искусниками и ловкачами по зубодерству, то почему не повыдрать бы им друг у друга зубы из мести? По крайней мере я этого ждал; но наш итальянец дал тягу и не показывался больше на площади, спасовав перед конкурентом. Однажды утром я отправился к нему на дом вместе с Эклюзием и сказал:

— Мой родственник, сударь, так страдает зубами, что мы полагаем необходимым их вырвать; но он очень труслив и никак не может решиться; ему кажется, что вы сделаете ему больно, хотя намедни он сам видел на мосту, с какой легкостью вы это производите.

— Очень жаль, государь мой, — отвечал шарлатан, — во всяком случае, ручаюсь вам, что не причиню ему никаких страданий. Если угодно, я сейчас удалю вам один зуб, и вы увидите, какая у меня ловкая рука.

— Зачем же? Я верю вам на слово, — возразил я. — Но тут есть еще одно обстоятельство: наш любезный родственник боится, что, лишившись зубов, не сможет жевать и что голос его потеряет свою приятность; а потому соблаговолите припасти искусственные зубы, и вы принесете ему больше пользы, нежели он думает, избавив его от испытываемых им страданий; я знаю наверняка: он жаждет с этим покончить; отправляйтесь же туда и вопреки опасениям больного вырвите ему зубы, которые его мучают. Вы такой мастер, что не успеет он рта открыть, чтоб произнести слово, как вы избавите его от них самым незаметным образом. К тому же он после этого честно расплатится с вами, а если нет, то заплатим мы.

Шарлатан поверил нам, и мы указали ему, где живет Гортензиус, а он, будучи человеком