— Хм. Только у меня нет племянника.

— Другие родственники… Я вам оставляю эту тему на размышление, мадам.

Спасибо вам большое, ваш рассказ был очень полезен, — раскланялся Реми, и мужчины проводили даму до ее дверей.

— Пошел я, — сказал Реми, когда они вернулись в квартиру Арно. — С меня хватит на сегодня.

— С вашей точки зрения, что-нибудь прояснилось? — поинтересовался Максим.

— Куда там… — детектив безнадежно махнул рукой. — Только усложнилось.

У меня уже на руках по меньшей мере пять возможных направлений. Вот это я не люблю. Терпеть не могу дела, которые начинаются таким образом! Пока нащупаешь, какая из ниточек ведет к цели… Время уходит. Время! — патетически воскликнул он. — А его нет ни у кого. Ни у детектива, ни у жертвы. Если жертва еще в состоянии отсчитывать время, конечно, — мрачно пошутил он без улыбки. — Ну, спокойной ночи. Еще встретимся.

— У меня правило, — провозгласил Пьер и торжественно обвел глазами собравшихся гостей, — никогда не говорить о делах за обедом. Но сегодня ситуация особая. Мы, с одной стороны, собрали у себя друзей, так как у нас гость, наш родственник, известный талантливый режиссер из России Максим Дорин, которого нам до сих пор не удалось принять достойным образом в силу тревожных и нервных обстоятельств, связанных с исчезновением Сониного отца. С другой стороны, именно в силу этих обстоятельств мы не можем избежать разговора делового и даже, я бы сказал, неприятного характера, болезненного для нашей семьи. Поэтому, учитывая серьезность сложившейся ситуации, я все же намерен отступить от этого правила, хотя и со всеми моими извинениями. И я прошу вас, Максим, рассказать нам по возможности подробно, как прошла ваша вчерашняя встреча с детективом — покончим с деловой частью сразу.

Это напыщенное вступление оставило у Максима неприятный осадок. Пьер выглядел комично и нелепо, и в других обстоятельствах Максим не преминул бы съехидничать — понятно, что Пьеру не терпелось выяснить, узнал ли детектив о столике и какова была его реакция. Но больше всего его раздражал распорядительный тон Пьера. Отвечать не хотелось, и Максим молчал, воспользовавшись тем, что на него как раз в этот момент наплыло черное платье с белым фартуком и расположило перед ним поднос с крошечными птифурами — горячими кусочками слоеного теста с начинкой. Ему попалась штучка с сыром, и, поразмыслив, Максим выбрал еще одну, на этот раз с ветчинным фаршем. Наконец горничная отплыла от него, и Максиму открылось поле зрения: все смотрели на него в ожидании. Чуть не поперхнувшись, он быстро проглотил остаток птифур и, откашлявшись, неохотно начал свой отчет, злясь про себя, что Пьер им руководит неизвестно по какому праву, а он не нашел ничего лучшего, как послушаться.

Почти все лица были ему уже знакомы: раздраженный и плохо выспавшийся Вадим; кудрявый Жерар («Карлсон! — мрачно определил Максим, — „мужчина в расцвете сил“, розовый и упитанный. Надеюсь, у Сони ничего с ним нет… а?»); его застенчивый сын Этьен, хлопавший ресницами, как кукла («И не этот же травести мог ей понравиться? — размышлял Максим, монотонно продолжая свое повествование. — Забавно, я ищу Сониного любовника: глядя на ее мужа, невольно представишь наличие любовника…»); и та же худая бледная дама с длинным носом, которая похожа на сестру Пьера, но не сестра. («Как бишь ее звать? Что-то цветочное… Маргерит?») Двое других сидели рядышком на диване: Мишель, невысокая миловидная блондинка лет тридцати, в ярко-красном жакете от Шанель и с такой же яркой помадой на губах, слегка смазавшейся; и Мишель, ее муж, — крепко-спортивный красивый мужчина с проседью и яркими синими игривыми глазами.

— Соседка, мадам Вансан, изложила нам историю с попыткой кражи, но я полагаю, что вам она должна быть известна… — Максим продолжал свой рассказ, бегло касаясь взглядом Сони, и на него волнами набегал ее ответный взгляд, под которым горячо плавилось все его существо. Золотистое платье из тонкого бархата было такого же цвета, как ее глаза, и все это вместе переливалось и меняло оттенки от глубоко-коричневого до янтарно-желтого… Этот роскошный дом, эти коллекции старинного оружия на стенах, тускло мерцавшие бронзой, медью и серебром, эта изысканная антикварная мебель, эта подсвеченная мягким светом витрина с королевскими безделушками на прозрачных полках; эти огненные всплески из камина, этот тихо сияющий белой скатертью в сумраке столовой большой обеденный стол — все это шло Соне, как ее бархатное платье, открывавшее V-образным вырезом округлость маленьких смуглых грудей, как ее браслеты на тонком запястье, как ее длинная сигарета с витиеватым сладким дымком… Максиму стоило усилий сосредоточиться на предмете изложения.

— Вуаля, — закончил он наконец свой рассказ. — Учитывая, что никакие вымогатели до сих пор не появились, теперь мы все под подозрением как претенденты на столик, — усмехнулся он.

— Иными словами, — медленно уточнил Пьер, — Реми Деллье предполагает, что здесь может иметь место убийство?.. — Он встал, обошел кресло, в котором сидела Соня, и приобнял ее за плечо.

Темный Сонин взгляд передвинулся с Максима на букет цветов, стоявший перед ними на низком столике, — как луч погас. «Ай-яй-яй, — подумал Максим, — надо кончать с этим, просто не смотреть больше, совсем не смотреть на эту невероятную женщину…»

— А вы разве не предполагаете? — спросил он с вызовом Пьера.

Пьер в размышлении продолжал созерцать Максима, остальные заговорили между собой.

— …полная катастрофа… — донесся до него голос Вадима. Гости сочувственно кивали, пытаясь найти слова утешения для обеспокоенной знаменитости. Особенно старалась длинноносая Маргерит, в то время как оба де Вильпре, отец и сын, вежливо поддакивая, то и дело скашивали глаза на хозяйку, застывшую в кресле под рукой мужа. «И я туда же, — подумал Максим с брезгливостью, заприметив эти беглые взгляды. — Фи, какая пошлость! Не буду же я с этими двумя соперничать! Я сюда, в Париж, работать приехал — так вот и надо работать, а не на баб французских глазеть!»

— Не стоит нас объединять, — неожиданно раздался голос Пьера, перекрыв общий гул. — Пока это вы под подозрением, шер (Дорогой.) Максим, а не «мы все».

— Отчего же, — холодно возразил Максим, втайне, однако, разозлясь еще больше, — только я? Я вам передал в подробностях наш вчерашний разговор с Реми Деллье, и, надеюсь, вы поняли, что все зависит от того, кому принадлежит столик в данный момент. Если Арно подготовил завещание для меня — тогда, конечно, можете меня подозревать. Но ведь он его не написал, не так ли? И раз Арно не написал завещание, то все автоматически уходит к Соне, к наследнице. И, значит, к вам, шер Пьер.

— Откуда вам известно, написал месье Дор завещание или нет? — высокомерно произнес Пьер.

— Не надо со мной разговаривать, — взорвался Максим, — как с недоумком.

Дядя мне во время съемок сказал, что едет разбираться с вами, так как вы пытались до последнего момента уговорить Арно продать столик вам! Несмотря на то что вам хорошо известно, что столик этот по праву принадлежит мне…

Пьер замер, глядя на него. Мелко задергалась его правая ноздря.

— Следовательно, вы знали, что Арно никаких бумаг на мое владение столиком не сделал, — дожимал Максим. — Иначе ваши настойчивые просьбы продать вам столик не имели бы смысла… Продать вам столик или хотя бы не отдавать его мне, не писать завещание на мое имя… Чтобы он не ушел из вашей семьи, от вашей коллекции.

Пьер молчал. Соня смотрела на Максима из-под прикрытых век, и сквозь ее стрельчатые ресницы светилось бешенство.

— У меня и свидетели есть, — помолчав, ехидно добавил Максим, стараясь игнорировать Сонин взгляд. — Гримерша слышала наш разговор. Я пока об этом Реми Деллье ничего не говорил, но он меня пока и не спрашивал, с другой стороны…

Максим и сам не понимал, зачем он все это высказал. Пьер выводил его из себя. Его самоуверенность, его самодовольство, его претенциозное богатство, его владение Соней… Ему хотелось