Мелкая, худющая, как изгрызенная щепка.

Острота плеч видна даже через толстую кожаную куртку. И возраст, отмеченный в протоколе предварительного допроса, ей никак не дашь. Глаза — больше всего остального лица, и очень мутные. То ли от слез, то ли это остаточные явления от наркоты. Возможно, когда-то у нее были и красивые глаза. Взгляд измученный, хотя мне не показалось, что есть в этом взгляде следы “ломки”. А “ломка” у наркомана должна быть. Ладно бы, еще новичок в этом деле. А она принимала “дурь” уже постоянно. Странно.

Я положил на стол включенный диктофон, чем вызвал недовольный взгляд мента. Но возражать он не стал.

Пока я рассматривал Саньку, Лоскутков начал заполнять вводные данные протокола.

Она отвечала коротко и устало, равнодушная ко всему, ее окружающему. Словно допрашивали ее уже неоднократно и по многу раз в течение недели.

— Я не совсем понимаю, зачем вам захотелось в зону? — сказал майор не менее устало, чем она. Было в этом высказывании и осуждение, и равнодушие одновременно. Почти будничный тон, который настраивает на неторопливый разговор по душам. Я почувствовал умение майора правильно подойти к допросу.

Ловкач...

Большие глаза уставились на него:

— Я должна пригласить на допрос своего адвоката?

— У вас уже есть адвокат?

— Да, сегодня приходил. Мы два часа, разговаривали.

Молодец Гоша Осоченко, подсуетился мигом. Как только успел этот адвокат все документы оформить? Ведь всего несколько часов прошло после нашего разговора.

— Вы можете этого потребовать, — сказал Лоскутков жестко. — Хотя я лично необходимости в этом не вижу. Но вопрос все же задам.

Что вам посоветовал адвокат?

— Ничего. Расспросил обо всем в подробностях. Что спрашивать, если я ничего не помню... Сказал, что будет защищать меня на суде. Дал в каких-то бумагах расписаться.

И все.

Этого уже я не понял...

Я достаточно четко проинструктировал Гошу относительно того, что должен объяснить адвокат Чанышевой. Каким образом и на что он должен ее настраивать. Или это?..

— Адвокат вам назначен или вы его наняли? — невинно поинтересовался я.

— Кто-то нанял. Я даже не знаю кто. Друзья Валентина, наверное...

— А вы не спросили?

— Спросила. Он сказал, что это неважно.

— Я сегодня разговаривал с Гошей Осоченко. Он обещал вам адвоката нанять.

— Гошка? А он здесь при чем?

По ее реплике не скажешь, что Санька относит моего заказчика к близким друзьям. Холодный и равнодушно-непонимающий голос.

Думаю, его такой голос мог бы не только расстроить, но и попросту убить. Бедный Гоша — его личные дела, — даже при условии удачного выполнения мною заказа, достаточно неважные...

— Простите, я не представился. Толстов Сергей Иванович. Частный сыщик из детективного агентства “Аргус”. Меня нанял именно Осоченко, чтобы я доказал вашу невиновность следственными методами. Я посоветовал ему дополнительно нанять адвоката, чтобы тот действовал в паре со мной своими методами. Вместе нам бы это, думаю, удалось...

— Какая невиновность... — она вздохнула так громко, что этот вздох походил на одиночное рыдание. — Я — убила, я — призналась.

Вот и все. О чем тут говорить? Так адвокат сейчас нужен или нет? Он говорил, что все допросы должны проходить в его присутствии.

— Только если вы требуете этого... — холодно сказал Лоскутков. — Мы можем отложить допрос. Вы посидите здесь пару часов, пока адвоката найдут, потом продолжим.

Психолог хренов... Майор отлично знает, как мучительно тянутся для допрашиваемого минуты, проведенные в его кабинете. Пару часов подождать... Это выше ее сил. Санька и без того измучена тяжелыми думами.

— Давайте без него, — не сказала, а выдохнула она.

Она устала. Это ясно видно. Но абстинентного синдрома нет, и этот вопрос застрял у меня в голове острым гвоздем-”двухсоткой”.

Какая же она после этого наркоманка? Или в камере ее уже чем-то “подлечили”? По нынешним временам это вполне реальный вариант. Сами контролеры снабжают арестованных, это — известный бизнес для прапорщиков.

— На предварительном допросе вы сказали, что не помните самого момента убийства...

— Не помню.

— А почему же вы так уверены, что убили?

— Потому что до этого думала об убийстве.

Потому что хотела его убить.

— А чем были вызваны такие не женские желания?

— Надоело быть “дурой”.

— То есть?

— Вот вам и “то есть”... — она разозлилась, вспоминая. — Надоело унижения от него терпеть, надоело, когда относятся, как к кошке...

Я тоже — живой человек. А от него только и слышала: “Дура, не доросла еще...”, “дура, тебя не спрашивают...” А я — не собственность его, я тоже жить хочу своей жизнью. Не так, чтобы ему спокойнее и уютнее было.

А чтобы самой жить...

Интересно. А Гоша Осоченко рисовал мне совсем другую картину. Если я правильно понял, то она убитого, по словам Гоши, сильно любила. Или это только фраза в разговоре, своего рода повод, чтобы я сразу не отказался от безнадежного дела?

— Но само желание убить по закону ненаказуемо, — сказал Лоскутков. — А вы все же решили, что убили. Почему?

— Потому что в себя пришла с пистолетом в руке.

— А если этот пистолет вам кто-то в руку вложил?

— Кому это надо?

— Откуда у вас этот пистолет?

— Валентин у кого-то купил. Я не знаю, у кого. Меня уже спрашивали об этом на первом допросе.

— А при каких обстоятельствах вы его впервые увидели? Валентин сам показал?, — Да.

— И что он сказал при этом?

— Я спросила, зачем ему пистолет. Он ответил, как всегда, что это — не мое дело.

— Где пистолет хранился?

— В ящике письменного стола.

— Вы имели к нему свободный доступ?

— Конечно. Стол никогда не закрывался.

От кого закрывать, если мы только вдвоем жили?

— Но часто брали в руки? Просто из женского любопытства. Рассматривали?

— Ни разу. Терпеть не могу оружия...

Мне внезапно пришла в голову мысль.

Я коротко глянул на Лоскуткова, и он замер.

— Вы раньше когда-нибудь стреляли из пистолета?

— Нет.