оставалось, и я поспешил на причал принимать груз.

Все пространство набережной напротив «Бурильщика» и «Биохимика» было загромождено товаром, так что в первую минуту я не знал, как пробраться к судам.

Я никогда не бывал внутри муравейника, но сейчас я имел возможность наглядно представить, что там делается (впрочем, в муравейнике, думаю, значительно больше порядка). В тесноте, но узким лабиринтам проходов, с мешками и коробками на плечах, сталкиваясь и порой едва протискиваясь, беспрерывно двигались люди. У трапа царила полная неразбериха. Напирая друг на друга, ругаясь, коммерсанты, матросы стремились пролезть со своей поклажей вперед других.

– Куда прешь?! Куда хватаешь?! Это наши коробки! – доносилось со всех сторон.

Шла погрузка сразу двух теплоходов, стоящих бок о бок. Хуже всех приходилось тем, кто, как и я, пришел на «Морском биохимике». Чтобы попасть на свое судно, нам надо было перебраться сперва через левый борт «Бурильщика», затем через его правый борт, наконец, через наш левый борт – и так с каждым тюком. И опять в такой ответственный момент пропал куда-то Безбережный, хотя одним из условий, на каких Олег ссудил его валютой, была помощь мне в погрузке.

А тем временем откуда-то с периферии этого гигантского муравейника донесся крик: «О'лэг!» Привезли мешки с мужскими тапками. Чертыхаясь, обливаясь потом, я принялся таскать их в одиночку. Попав с горем пополам на наш «Биохимик», я, скрючившись, под тросами, среди уже наваленного груза пробирался к вертикальной лесенке, по которой все с тем же мешком карабкался на верхнюю палубу, где я рассчитывал разместить часть товара. Причем надо было спешить, пока палубу не завалили сплошь чипсами. Вернувшись очередной раз на берег, я недосчитался одного мешка.

– Не видали, мешок с надписью «Олег» никто не тащил? – с едва сдерживаемой яростью обращался я ко всем, кто попадался на глаза.

– За своим бы уследить, – отвечали мне столь же раздраженно.

А тут уже прибыли кроссовки из «Оза».

– Восемь-сто! – кричал мне сквозь общий гам хозяин магазина мистер Ли.

– Восемьсот? Ноу! Пятьсот только! – толковал я ему. – Больше денег нету.

– О'кэй! Некст тайм! Деньги потом!

Великолепное предложение. Брать товар под реализацию очень выгодно, и не многим удается столковаться о таких условиях. Но я вынужден был отказаться: я не представлял, где размещу даже то, за что уже отданы деньги. К тому же капитан, наблюдая с мостика за происходящим, грозил прекратить погрузку.

– Вы отвечаете за свой товар, а я за людей! – кричал он. – Судно не рассчитано на такой вес!

Наконец появился Безбережный с многочисленными пакетами в руках. Он накупил нам в дорогу зелени, соков, печенья и был искренне удивлен и, более того, обижен моим возмущением.

– Смотри, что тут творится! – тряс я, словно актер-трагик, растопыренными пальцами, уже не владея собой. – Мы не успеем загрузиться! В девять вечера отход!

– Да шо ты говоришь! – воскликнул он насмешливо. – Задержим отход.

Чего ему было нервничать, если у него весь товар давно находился на борту.

К четырем часам дня, когда все кроссовки и тапки были подняты на палубу, прибыли наконец две машины, груженные матрацевидными тюками.

– Звонить! Ю! «Катюша»! Але!.. – напрягая лицо, тыча в меня пальцем, пытался втолковать мне шофер, после того как мешки были свалены на пыльный асфальт причала.

Я поспешил к пропускному пункту, чтобы позвонить Пете. Из телефонного разговора я понял, что штанов «Монтана» привезено только две с половиной тысячи (то есть на тысячу семьсот меньше) и что остальных не будет. Я был огорошен этим известием настолько, что не осмыслил до конца слова Пети о том, что на неиспользованную сумму (почти пять тысяч долларов) он приготовит костюмы к следующему разу. И только уже волоча мешки и переваливая их через борт «Бурильщика», я осознал, что значило оставить тут деньги. Мало того, что за них впустую придется платить процент, но Олег не скоро сможет вернуть их кредитору, а, значит, выплаты по процентам еще более возрастут.

Я вновь помчался к телефонам, однако до «Катюши» не дозвонился. Рабочий день окончился.

А у нас самая тяжелая работа только начиналась.

Когда через несколько часов все восемьдесят мешков очутились на борту «Биохимика», мы с Шурой обессилено свалились на них и лежали, хватая сухим ртом воздух и закатывая глаза. Теперь пусть отчаливают – наш груз на борту, а таскать его во внутренние помещения можно хоть всю ночь.

Какие-то люди орали на нас и пинали ногами наши мешки (так как это место на палубе также предназначалось для чьего-то товара), но мы даже не огрызались.

Гора товара на берегу уменьшилась к этому времени лишь наполовину, и потому отход был отложен до шести часов утра.

– Ну что, продолжим? – через силу приподнял я голову.

– Надо пить чай, – промычал Шура мрачно, почти с ненавистью в голосе.

За все четыре дня беготни и нервотрёпки не находилось минутки взглянуть на город, и теперь я брел не спеша, с удовольствием вдыхая посвежевший воздух, внемля веселому гомону улиц, с таким чувством, будто я только сейчас прибыл и первый раз сошел на берег. Тело слегка ныло, ноги двигались вяло, но и в этом была своя прелесть.

Людей на улицах было не меньше, чем днем. Раскатистой волной накатила на меня и подалась дальше, обдав меня запахом духов, говорливая, всплескивающая смехом компания девушек и парней. Пронесли за клешню громадного красного краба. На скамейках весьма респектабельные мужчины пили из бутылочек пиво, прямо из горлышка.

На последние семьсот вон я купил два пакетика конфет и брикет бледно-зеленого фруктового мороженого и уже предвкушал душистый влажный холодок во рту, как вдруг услышал за спиной:

– О! О'лэг! Гуд ивнинь!

Это был мистер Ли из магазина «Оз». Широко расставив ноги, он придерживал под собой нетерпеливо урчащий и дрожащий мотороллер. Молодое приятное лицо, тонкие очки, чуть сдвинутые к кончику носа… В эту минуту кореец Ли показался мне милым давним другом.

– Смол-смол дринк? – показал он мне пальцами как бы уровень налитого в стакан спиртного.

Корейцы, с которыми я сталкивался, в большинстве своем, как и я, не очень хорошо владели английским, и эту фразу, дословно означающую «маленький- маленький напиток», следовало понимать как «чуть-чуть выпить».

Я уселся на заднее сиденье, и мы поехали по освещенной огнями, пестрящей людьми и витринами улочке – в горку, под черным корейским небом, сквозь волны острых запахов каких-то кушаний и рассеянных ароматов цветущих в кадках деревцев.

Остановились под стеной без окон. Узкие ступеньки вели вниз. Дальше – дверца, и снова вниз, навстречу исходящей из глубин музыке. В конце концов мы очутились в небольшом затемненном зале. В центре кольцом стояли столы, вернее, единый стол, как на заседаниях ООН. Внутри кольца у целой грозди телевизоров, направленных экранами в разные стороны, расхаживала симпатичная молоденькая девушка в мини-юбке. Снаружи сидели посетители, в основном мужчины. И над всем этим звучало пение. Чистый сильный голос выводил тончайшие переливчатые мелодии. Я не сразу обратил внимание, что поет один из сидящих за столом. Это было странно.

Нам принесли бутылки с пивом «Кроун» (корона) и широкое блюдо, в отдельных ячейках которого лежали соленые орешки, тонко наструганные нити сушеного кальмара, какие-то ягоды, пучки зелени и… Не может быть! Я вгляделся внимательнее. Так и есть – жареные кузнечики!..

Пока я идентифицировал кузнечиков, девушка в мини-юбке наполнила пенистым холодным пивом наши стаканы. Мне показалось, что вкуснее пива, чем это (и вообще ничего более вкусного), я не пробовал отродясь. Оно исчезало прямо во рту, не доходя до желудка, шипучими холодящими пузырьками обдавая язык и небо. Я весь отдался этому блаженству и даже не заметил, как у моего приятеля в руке оказался микрофон. Все вокруг захлопали. Мистер Ли неспешно отхлебнул из своего бокала, красотка что-то подкрутила в аппаратуре (на экранах девушка на берегу моря совершала плавные движения руками над головой и перед лицом), и вдруг на весь зал полились такие дивные звуки, что я забыл про вкуснейшее пиво и ошеломленно уставился на своего спутника. Затем микрофон передавали другим, и они тоже пели не менее прекрасно. Очевидно, тут подобрались одни певцы, решил я про себя. В эту самую минуту несколько человек что- то задорно крикнули мистеру Ли, а девушка подошла и протянула микрофон мне. Мистер Ли ободряюще улыбнулся:

– Рашен сон. (То есть – «русскую песню».)

Остальные захлопали. Я судорожно копался в своей небогатой музыкальной памяти, где были беспорядочно намешаны обрывки, разрозненные кусочки песен, что мы пели когда-то в студенческие годы под гитару Игоря.

– Зэ сон оф рашэн джеолоджистс! – провозгласил я наконец («песня русских геологов») и затянул старенькую песню Александра Городницкого «Все перекаты да перекаты…». И тут – о, чудо! – я услышал вроде бы свой голос, но в тысячу раз прекраснее, мощнее, мелодичнее. Приободрившись, я запел увереннее, наслаждаясь этой непривычной ролью, ощущая себя, как во сне, человеком, которому все подвластно. Правду сказать, я уже догадывался, что весь секрет в