— Совершенно верно, это я, — улыбнулся Генеральный. — Сложности, конечно, возникли, но это ожидаемые сложности. К ним все были готовы. Даже Лубовский. Иначе сколько ему можно лечить свои раны... — Генеральный повертел ручку на столе.

— Скажите, а президент, — начал было Пафнутьев, но Генеральный с неожиданной живостью его перебил:

— Президента я беру на себя. А вам отдаю Лубовского. И не думайте, что ваша задача легче. Вам не будет легче, чем мне. Предупредить хочу об одном — осторожнее. Маловато вы походили по нашим коридорам, маловато. Вам бы тут побродить еще лет пять... Вот тогда бы я отправил вас к Лубовскому совершенно спокойным. А сейчас что-то меня тревожит, что-то тревожит...

— Авось, — сказал Пафнутьев.

— И опять — это лучшее, что вы могли произнести. Зайдите в отдел кадров, в бухгалтерию. Все документы, деньги выписаны... Да, Олег Иванович? — спросил Генеральный.

— Все готово, выезжать можно сегодня-завтра.

— Вы едете к Лубовскому для допроса. — Генеральный воткнул указательный палец в стол. — Задаете те вопросы, которые считаете нужным задать. Можете поговорить и о газетном материале. Ваша задача получить ответы, под которыми он поставит свою подпись. Он должен подписать протокол. Он должен расписаться под своими словами. Ваша задача именно в этом. Что бы он ни говорил. Сразу предупреждаю — это будет непросто. Не любит он ставить свою подпись под своими же словами. Как и все мы, — опять усмехнулся Генеральный. — Хотя всем нам приходится иногда это делать.

— Приходится, — кивнул Пафнутьев.

— Еще... Не заблуждайтесь, не увлекайтесь... Ничем. Красотами, красотками, напитками, разговорами, анекдотами... Будьте суше, глупее, ограниченнее... Я ничего обидного не сказал?

— Прекрасные слова! — воскликнул Пафнутьев с подъемом. — Вы будто в душу мне заглянули.

— Спасибо, — кивнул Генеральный, думая уже о чем-то другом, не менее важном и ответственном. — Ни пуха!

— К черту!

— В случае чего — звоните... Олег Иванович, да?

— Телефоны у Павла Николаевича есть.

— Он знает, к кому обратиться в случае чего? Кому позвонить? Кого на подмогу вызвать?

— Все согласовано, — заверил Олег Иванович.

— Будьте бестолковее, Павел Николаевич, — дал еще один совет Генеральный. — Иногда это помогает.

— Спасибо, я об этом помню постоянно.

— Звоните Олегу Ивановичу... Докладывайте, как будут складываться дела.

Вместо ответа Пафнутьев скорчил заговорщицкую гримасу и потряс в воздухе кулаком — он почему-то решил, что уже может себе позволить такую вольность в разговоре с Генеральным. И тот не увидел в этом жесте ничего для себя недопустимого. На прощанье даже подмигнул Пафнутьеву: держись, дескать.

Барселона встретила Пафнутьева столь нестерпимо ярким солнцем, что он поначалу был даже озадачен — неужели так бывает? Видимо, в каждой стране свое понимание о ярком солнце, о погоде пасмурной, снежной, дождливой. Даже сквозь затемненные стекла здания аэропорта было видно, какое бесноватое светило висит над городом, куражась над людьми слабыми и беспомощными. Впрочем, присмотревшись, Пафнутьев опять же с озадаченностью увидел, что люди вовсе не выглядят столь уж подавленными, они ведут себя так, как должны вести себя люди просто в хорошую погоду.

Проходя на выход с небольшим своим чемоданчиком, он увидел человека невзрачной наружности, лысоватого, но с явно спортивной выправкой, чем-то он занимался в тренажерном зале, это было заметно сразу. В высоко поднятой руке он держал лист бумаги, на котором было написано одно слово — «Пафнутьев». Сомнений быть не могло — человек встречал именно Пафнутьева Павла Николаевича.

В этом не было ничего удивительного, поскольку перед самым отлетом из Москвы на Пафнутьева опять вышел Лубовский. Даже на расстоянии чувствовалось его хорошее настроение, даже не то чтобы хорошее, а задиристое, боевое, он как бы уже готовился к схватке со следователем. Но Пафнутьев понял — играет Лубовский, играет увлеченно и даже привычно. Он уже начал привыкать к наступательной манере Лубовского, к его постоянной готовности рассмеяться, пошутить, бросить словечко дерзкое и рискованное. Но в то же время, в то же время Лубовский умудрялся вести себя как человек, настроенный дружественно и даже панибратски. Дескать, в чем дело, ребята, все мы здесь свои люди и договориться всегда сумеем легко и просто. Такая вот у него была тональность разговора, хотя помнил Пафнутьев, хорошо помнил и другой тон Лубовского — настороженный, провоцирующий, если не сказать — угрожающий. Но он быстро брал себя в руки и опять превращался в своего парня, готового посмеяться, похлопать собеседника по спине, поприжать его к груди, показывая полнейшее расположение, а то и любовь, да, ребята, даже любовь к ближнему удавалось проявлять Лубовскому легко и непосредственно.

Но и тут Пафнутьев не заблуждался, ничуть, ребята, не заблуждался, хотя, как человек искренний и открытый, охотно принимал расположение к себе, от кого бы то ни исходило, даже от Лубовского. И в этом была не глупость и простоватость, а затаенная мужицкая хитринка, обостренная, доведенная до совершенства многолетней его работой.

— Здравствуйте, Павел Николаевич! — с подъемом произнес Лубовский, когда Пафнутьев в квартире Халандовского едва поднял тост, чтобы выпить за мягкую посадку в Барселоне.

— Приветствую вас, Юрий Яковлевич! — с неменьшим подъемом произнес Пафнутьев — он уже перестал удивляться нечеловеческой осведомленности Лубовского. Понимал — шутки это, и за ними не столько ум и проницательность, за ними почти неуловимая ограниченность, желание произвести впечатление и озадачить собеседника. Так иногда ведут себя домашние фокусники, поражая полупьяных гостей карточными вывертами. — Как ваше здоровье, Юрий Яковлевич? — продолжал куражиться Пафнутьев, но понимал при этом — есть жесткая граница, на которой он должен остановиться.

— Вашими молитвами, Павел Николаевич, вашими молитвами живу и существую. Говорят, вы собираетесь в наши края? К испанскому солнышку потянуло?

— Какое солнышко, Юрий Яковлевич! К вам меня начальство посылает, к вам!

— Если посылает — это хорошо. Я тоже иногда кое-кого посылаю, но это бывает не часто. Приезжайте, ждем. Когда намерены вылететь, когда намерены прилететь?

— Вылетаю завтра, на Барселону.

— Встретим. Надеюсь, вам здесь понравится.

— Я в этом уверен.

— Это прекрасно, Павел Николаевич, это прекрасно! Я знаю московский рейс на Барселону, у вас не будет проблем.

— Надеюсь.

— До скорой встречи, Павел Николаевич!

— Увидимся, Юрий Яковлевич.

На этом разговор закончился, и вот сейчас, шагая по каменным полированным плитам барселонского аэропорта, всматриваясь в табличку, на которой громадными буквами была написана его фамилия, Пафнутьев неожиданно ощутил волнение, даже нет, скорее тревогу. Уж больно хорошо все складывалось, уж больно гладко все стыковалось. Его не поехал встретить сам Лубовский — это нормально, так и должно быть, он, в конце концов, здесь на излечении и вовсе не обязан нестись в аэропорт, чтобы засвидетельствовать что-то там прибывшему следователю, который уже сумел испортить ему настроение, а может быть, даже карьеру. Конечно, Лубовский знал об интервью в газете и, конечно, просчитал, чьи уши торчат из этого материала, который иначе как глумливым и не назовешь. Да, удалось, все-таки удалось Фырнину нащупать ту почти неуловимую тональность, когда вроде бы между шуточками и прибауточками то и дело вылезал железный каркас фактов, дат, имен, когда вылезало все то, что вполне может стать судебными доказательствами при условии, что изложено будет сухо, жестко и с сугубо канцелярской непробиваемостью.

— Здравствуйте, — сказал Пафнутьев, подходя к худенькому человеку. — А я — Пафнутьев. — Он