Циклоп почуял присутствие гостей в пещере.

— Шалва!..

— Минуточку, минуточку, дорогая… Сейчас!

— Шалва! Да что же вы!

— Боже, какое воздействие!.. последний раз — в Каунасе, брал Туза…

— Шалва Теймуразович! Извольте объясниться!

— По-моему, надо в переулок… да, точно…

— Пес! давно не охотился?!

Мощная, высокая фигура Циклопа на миг застыла.

В самой неудобной позе: корпус излишне наклонен вперед, три пальца истово трут лоб, ноги полусогнуты в коленях… Будто и впрямь — вышколенного пса одернули поперек выполнения команды. Накинь овечью шкуру, дура-Рашка, проскользни между ног; беги, беги из пещеры прочь, пока есть время!..

А потом он выпрямился.

Убрал руку ото лба.

Вернулся к коляске — медленно, вбивая в булыжник мостовой подковки на каблуках сапог: будто гроб заколачивал.

Ах, сорвалась ты, девочка моя! сорвалась! вот и лети в пропасть: свистит ветер в ушах, виски переполнены обезумевшим пульсом, и острые клыки внизу текут слюной-слюдой в ожидании!..

— В моей семье, Эльза, считается позором бить женщину. Мужчине, который на это осмелится, сбривают усы. Имейте в виду: я слишком ценю свои усы…

Чувствуешь, Княгиня: руки обвисают мокрым тряпьем? Рот — пересохший солончак, и варан языка тщетно елозит от трещины к трещине? В трость позвоночника вставили тайную шпагу, и острие покалывает крестец изнутри? Мутит? Подкатывает к горлу?

Перед Дамой Бубен стоял полковник Е. И. В. особого облавного корпуса «Варвар».

Со всеми последствиями.

— Я хотел бы пройтись пешком, милая Эльза. Меня укачало… да и вас тоже. Жара, духота; возраст.

Усы — не быть, не быть им сбритыми! — встопорщились:

— Составите компанию? Помните, как говорил священник: в беде и в радости, в здоровье и в болезни…

Словно во сне, ты оперлась на его руку; спустилась вниз. Кучер — Сенька-Крест, негласный сотрудник, Валет Крестов — смотрел перед собой, даже моргать забывал.

Пускай при нем Джандиери мог позволить себе говорить вслух больше, чем перед случайным лихачом — Сенька предпочитал оглохнуть и онеметь.

На всякий случай.

Возле афишной тумбы Джандиери задержался: сделал вид, что рассматривает афишу.

«Киммериец ликующий».

— Вы ничего не понимаете, Эльза. Вам только кажется, что вы понимаете… А на самом деле — ничего. И поэтому заслуживаете прощения. Я действительно давно не охотился. Повторюсь: вам не дано понять, что значит «долго не охотиться» для такого, как я. Впрочем… Вы когда-нибудь пробовали длительный период жить без… э-э-э… без «финтов», если пользоваться вашей терминологией?

— Пробовала. Вашими милостями, господин полковник.

Он поморщился: искренне, с честной, неподдельной брезгливостью.

— Оставьте, Княгиня. Я всегда восхищался вами; не лишайте меня этого. И если вам кажется, что за три года в училище вы научились «финтить» в присутствии облавных офицеров… боюсь вас разочаровать. Его плечо тесно прижималось к твоему.

Дыхание касалось щеки: запах хорошего табака, мужского одеколона «Согит»… стылость мордвинского морга, крымская жара, прель листвы на тротуарах Харькова…

Княгиня! что ты делаешь, Княгиня?! что ты говоришь?!

— Шалва… Вы простите меня, Шалва. Хорошо?

Сказала — и стало легче. Совсем легко. Миг, и взлетишь.

— Хорошо. Я, собственно, и сам… погорячился.

А теперь давайте-ка свернем в переулок. Зато теперь — озноб.

— К чему?

— К кому. Воздействие Тузового уровня, Эльза. На сегодняшний день — нонсенс.

Чудо. Поверьте, я уже четвертый год не оперативный работник, я начальник училища, и меньше всего собираюсь арестовывать нашего незнакомца. Мне просто хочется на него посмотреть… может быть, поговорить… скоро у меня не будет такой возможности. Ни у кого не будет. Вы уходите, Эльза, уходите насовсем. Вас ушел я — это звучит смешно, но это правда. В тот раз я пошел наперекор всему и всем; пошел и выиграл. Вы уходите, набор в облавные училища сокращается; да, я выиграл! Только иногда…

— Что — иногда?

Как он сказал: «это звучит смешно»? Это звучит смешно, милая Эльза, Рашка-Княгиня, Бубновая Дама, негласный сотрудник с номером! — но тебе страшно его потерять.

Если смешно — смейся.

— Иногда я думаю: выиграв, что я проиграл? Какую фигуру смахнул мимоходом с доски, не заметив ее подлинной ценности? Впрочем, это все лирика. Пойдемте.

— Шалва… Вы не боитесь, что за время нашей беседы этот таинственный Туз успел скрыться? Он расхохотался.

Ты смотрела на князя, как, должно быть, смотрел дон Хуан на статую Командора, когда надгробный памятник вместо рукопожатия предложил соблазнителю стакан амонтильядо.

Джандиери не умеет!.. не должен!.. не имеет права!.. так смеяться.

— Он не успел скрыться, Эльза. Он там, в переулке. Я ведь все-таки «нюхач»…

Обогнув вашу коляску, мимо протрюхал извозчик: сонное, одутловатое лицо, сонная, тупая морда кобылы. Из-за угла дома высунулась любопытная мордочка мальчишки-расклейщика. Едва не опрокинув свое ведро, он глядел на офицера с дамой, удаляющихся в Старо-Дворянский переулок; ты что-то сделала, Княгиня, сама плохо соображая: что? — ты что-то сделала, мучительно размышляя над словами князя… и лишь спустя мгновение до тебя дошло: если мальчишка слышал лишнее — он забыл.

Навсегда.

Ты научилась финтить в присутствии облавных офицеров, девочка моя? Или просто Циклоп начал слепнуть?

Кто выжег ему глаз?

Молчу, молчу…

Третье здание от угла занимала детская больница, открытая совместно Мещанским обществом, общиной Красного Креста и Обществом попечения о больных детях. Брали сюда отнюдь не всех: лечебное заведение предназначалось исключительно для лиц, принадлежащих к харьковскому мещанству; цены же были умеренные.

Джандиери легко взбежал по ступенькам, толкнул дверь; «Господин офицер! господин! офицер!» — сунулась было к нему дежурная сестра милосердия, но вы обошли сестру с двух сторон и устремились дальше.

— Господин офицер! — неслось в спину кудахтанье. — Туда нельзя! Дети! Там дети!

Господи, да что же это?!

— От дурища! — резюмировал густой бас; видимо, дворника или фельдшера:— Це ж жандарма! мундер не бачыш? им можна…

Коридор.

Серая, узкая кишка.

Налево, направо; снова налево, в аппендикс.

Лишь теперь ты стала улавливать — нет, не наличие «эфира», это, если вслепую, на большом