редакцию «Добрососедства», и зависело от меня в ближайшее время куда большее, чем статьи в моем журнале или даже их серия в тех изданиях, которые сулил мне Стирлинг.
Поэтому рассудок категорически запрещал мне сделать хоть один шаг в направлении кладбища — чтобы не стать преждевременно одним из его постоянных обитателей. Однако нормальный человек никогда не повинуется одному лишь разуму — так же, как не действует и исключительно под влиянием эмоций, не считая разве что редких случаев. Иногда побеждает одно, иногда — другое, и тогда логике приходится сдавать позиции. Ведь не она же, в конце концов, приводит преступника на место преступления и нередко — на похороны жертвы. Я не убивал Ольгу, но беспристрастный суд наверняка признал бы меня невольным соучастником. Меня грызло чувство вины — перед Ольгой, перед Натальей, перед самим собой, наконец. Может быть, оно и тянуло меня на похороны?
Но не оно одно. Я думал и о Наталье, о том, что сегодня ей будет тяжелее, чем когда-либо раньше в жизни. Насколько я мог судить по нашему кратковременному знакомству, она была одиночкой по характеру; вообще таким жить легче, чем прочим, но только не в пору душевных потрясений, когда тянет на кого-то опереться. Конечно, у нее есть друзья, и, может быть, не только те подозрительные «друзья», которые опекали Ольгу. Но именно на друзей в таких обстоятельствах рассчитывать нельзя: они слишком явственно напоминают о потере, не заживляют раны, но бередят.
Нужен кто-то почти посторонний, непривычный, нужен рыцарь на час, который выслушает утрет тебе слезы и скорее всего бесследно исчезнет, так что некому будет напоминать тебе о проявленной слабости…
Иными словами — ей там буду нужен я…Вот таким образом я играл в прятки с самим собой, в глубине души прекрасно понимая, что вовсе не желание приобщиться к рыцарскому ордену влечет меня на Востряковское кладбище и не деловые соображения, которые тоже нельзя было отмести просто так, но нечто совершенно другое: желание увидеть Наталью, побыть около нее. Не думал, что я еще подвержен таким слабостям. Но всякому свойственно переоценивать свои силы. И поэтому, строя в уме подобные логические и совершенно алогичные конструкции, я успел надлежащим образом одеться, не забыв такую важную деталь туалета, как тонкий, лег кий, но прочный бронежилет, и, убедившись, что я полном порядке, вышел, проверил машину, сел и, сделав контрольный круг по Дорогомиловской, Кутузовскому проспекту и Лукоморскому (бывшему Украинскому) бульвару, взлетел на эстакаду и, взобравшись в конце концов на третий ярус движения, магистраль СВ-ЮЗ, выжимая всего лишь сотню, уже через полчаса, покинув трассу, уходившую дальше к Солнцеву, снизился и в результате нескольких простых маневров оказался близ кладбища, куда и направлялся.
Площадка перед кладбищенскими воротами была более чем наполовину заполнена машинами, среди которых попадались и престижные. Я остановился в стороне от других автомобилей, вылез, запер машину, в последний раз окинул себя взглядом при помощи левого зеркальца заднего обзора. В нем отражался мужчина в расцвете сил — без единой морщинки, с прекрасным цветом лица, свидетельствовавшим о молодости и здоровье, с густыми светлыми волосами, собранными на затылке в пышный хвост. Я был высок, широкоплеч — благодаря специальному покрою пиджака и шестисантиметровым каблукам лихих ковбойских сапожек; они причиняли немало неудобств, но я терпел. Разумеется, если как следует приглядеться, меня можно было узнать, но в оптический прицел — испытано не раз — никогда. И я буду сохранять свое инкогнито до тех пор, пока сочту необходимым.
Видимо, я поторопился и приехал слишком рано: ни Натальи не было видно, и никого другого из тех, кого я предполагал тут встретить. Я отошел в сторонку, поближе к забору, закурил, что означало, что внутреннее волнение не оставило меня, как я ожидал, но, напротив, даже усилилось немного, хотя — с чего бы, если подумать? Мало ли людей приходилось мне провожать в последний путь? Славно будет, если на мои похороны соберется столько…
Машины подъезжали и отъезжали, возникали и исчезали люди. Хотя день был будний, пришедших навестить могилы было немало. Весенняя грязь подсохла лишь недавно, и теперь появилась возможность привести в порядок места последнего упокоения. Я оглядывал публику, стараясь угадать, кто из них имеет отношение к проводам Ольги. Пока что не удалось с уверенностью отметить никого… Хотя нет, вот этот, только что вылезший из «субару», был мне определенно знаком. Или нет? За столько лет люди меняются…
Батюшки, да это же Северин, до которого я так и не дозвонился. Бизнесмен по компьютерам. Хотелось бы узнать, чем он занимается в действительности.
Я было подумал, что стоит подойти к нему, поздороваться, но тут же отверг эту мысль как совершенно негодную. С первого взгляда он меня не узнает когда я назовусь — обязательно станет интересовать причиной маскарада; но не ради же этого я так славно поработал над своей внешностью! Присмотрим лучше за ним. Останется ли он в одиночестве или к нему подойдет кто-нибудь?..
Подошел он сам. Не ко мне, разумеется, к группе из четырех человек, что стояли наискось от меня в противоположном углу площадки. Их я не знал, а увиев, принял за профсоюзников некрупного масштаба. С не знаю, почему именно за профсоюзных функционеров, а не, скажем, чиновников из Счетной палаты; бы наверное, в их лицах что-то такое. Должно быть ошибся в их оценке, раз уж Северин направился к ним: сено, как известно, к коню не ходит. Они поздоровался за руку; я следил, с кем Северин обменяется рукопожатием в первую очередь. Тот стоял ко мне спиной крупный мужчина, волосы с легкой проседью. Вскоре повернулся, и я смог взглянуть в его лицо. Ого! Очень интересно. Господин полковник Батистов. Тот самый знакомец, старый приятель, которому я звонил после того, как в меня стреляли. Fabelhaft. Вот, значит, из какого профсоюза мужички. Если они пришли проститься с Ольгой, то почему ей такой почет? Только ли в память ее покойного отца? И не есть ли это те самые «друзья», которые во всем должны были помочь и на кого она так рассчитывала? Похоже, так.
Очень хорошо. Но с этими знакомыми у меня разговор будет не сейчас, а попозже. Пока же лучше всего — сохранить позицию независимого и ненавязчивого наблюдателя, пользуясь тем, что их присутствие гарантирует определенную безопасность. Правда, не мою. Однако вряд ли кто-нибудь сейчас станет покушаться на меня в их присутствии. Трудно угадать, каким был сейчас мой статус в службе, к коей принадлежал Батистов, но вряд ли я там числился в друзьях-приятелях.
Да, они прибыли сюда с той же целью, что и я. Убедиться в этом стало возможно, как только перед воротами кладбища остановилась траурная машина — автобус, но не из бюро ритуальных услуг, а обычный, всего лишь приспособленный для такой цели. Вся компания вместе с Севериным медленно двинулась к автобусу. Оттуда сразу же вылезли четверо незнакомцев и следом — Наталья. Полковник Батистов и Северин взяли ее под руки; из ворот уже катили тележку-катафалк; вытянули из автобуса гроб, установили. Задние дверцы автобуса закрылись; тонированные стекла не позволяли увидеть, остался ли кто-нибудь внутри. Наталья, идя вслед за гробом, несколько раз оглянулась; кого-то искала, но мне не поверилось, что именно меня — хотя и очень хотелось этого. Да, мне это совсем не так представлялось. Полковник со своей компанией испортили всю диспозицию.
Ему ведь могло прийти в голову серьезно побеседовать со мной — а здесь, вдали от шума городского, было бы очень легко пригласить меня после похорон проехаться с ними, а приглашать они умеют очень убедительно.
Однако я не хотел терять возможность самому распоряжаться своим временем. Так что моя миссия утешителя сорвалась с дороги и теперь валялась где-то под откосом.
Маленькая процессия уже вошла в ворота и теперь удалялась по главной аллее. Я стоял и злился на весь мир. Что же, придется уезжать.
Тут мне подумалось: а почему на похоронах не присутствует Изя? Такой старый Ольгин знакомый должен бы почтить… Если его нет — значит, «Реанимация» сработала исправно и сейчас экс-каперанг находится уже совершенно в другом месте и ждет, пока не возникну я — чтобы начать с ним новый, очень душевный разговор…
Однако не зря говорится: помянешь черта — ан он тут. И не кто иной, как мистер Липсис собственной персоной оказался выходящим из ворот. В трех шагах за ним — каждый со своей стороны — шли два малозаметных парня, всеми силами показывавших, что они и Липсиса не знают, да и друг друга впервые в жизни видят. Они даже смотрели каждый в свою сторону, как повздорившие супруги. Я отступил за ствол: Изя-то мог опознать меня и в новом облике. Значит, «Реан» не сработал, но Игорек, похоже, что- то почувствовал; до сих пор он передвигался по Москве без охраны, насколько я мог судить. А хотя я мог и
