разговаривает с Леонтовичем.

— А я не такая, я иная, я вся из блёсток и минут, — изрёк он свою любимую фразу.

Сейчас в палате Дау подтвердил всю сущность своей прежней натуры, но я и так давно уже уверилась, что его интеллект и мозг целы.

Визит Леонтовича меня очень огорчил. Я спросила медсестёр, почему они вышли — Леонтович сам попросил их выйти или нет.

— Нет, Конкордия Терентьевна, здесь были врачи, а когда пришёл этот академик, Лев Давидович повернул ся к стене и закрыл глаза. Врачи сказали: «Это пришёл очень важный академик, не мешайте, выйдите, пусть попробует поговорить с Ландау о физике».

— Раечка, а долго сидел этот важный академик?

— Довольно долго.

Час от часу не легче. Что делать? Придя из больницы, я нажала кнопку звонка квартиры Лившицев, открыла дверь Леля.

— Леля, я пришла поговорить с Женей.

— Он в своей комнате.

Я постучала в его дверь, после разрешения вошла:

— Женя, мы оба с вами заинтересованы в выздоровлении Дау.

Больше он не дал мне говорить. Он закричал визгливо, по-бабьи, что ему не о чем говорить со мной. Быстро выскочил из комнаты и заперся в уборной. Я подошла к закрытой двери уборной и стала продолжать говорить:

— Мы должны вместе бороться за выздоровление Дау.

Но он стал заглушать мой голос, спуская воду в унитазе, громко стуча ногами. Я ушла.

Когда весть о том, что жена Ландау рассорилась с Лившицем, дошла до П.Л.Капицы, он, пожав плечами, сказал: «Вот две бабы нашли время для ссор!». Очевидцы рассказали Дау. Тот пришёл в восторг от слов знаменитого директора. Рассказал мне это сам Дау на второй день.

Поймав у меня в глазах напряжение, он сразу среагировал: «Коруша, ты на Кентавра не обижайся. Он тебя не обидел, ты баба и есть, но как он уязвил Женьку, назвав его бабой! Ты знаешь, Коруша, когда Женька и Леля жили в нашей квартире, я всегда говорил, что мужское начало в их семье принадлежало Леле».

Я ещё раз убедилась, что никакой потери ближней памяти у Дау нет. Он не помнил только поездку с Судаком на их «Волге» и саму автокатастрофу. Но ведь в нейрохирургии, когда он пришёл в сознание, он меня не узнавал первое время, хотя хорошо знал Фёдорова и его имя Сергей Николаевич не забывал, всех медсестёр звал по именам. Потом, когда стал звать меня, много позже вспомнил, что у него есть сын. Следовательно, потеря памяти на прошедшие события тоже восстанавливается.

Приход Геры в больницу к Дау полностью подтвердил моё предположение. Геру узнал, а когда она ушла, он медсёстрам при мне сказал: «Я был в неё влюблён, но она сама меня бросила, вышла замуж!». На вопросы медиков — какой месяц, какой год и какой день, отвечал неизменно одно и то же: «Не помню, спросите у Коры».

Я, конечно, прислушивалась к советам тех врачей, которых бесконечно уважала. Олег Васильевич Кербиков — психиатр, главный врач психиатрической лечебницы, академик медицины, вице-президент Академии медицинских наук. Меня в своё время направлял к нему Егоров на психиатрическое обследование. После этого обследования у нас сложились обоюдно дружеские отношения. Как он меня обрадовал, когда по телефону сообщил о решении Центрального комитета снять врачей Егорова и Корнянского с занимаемых высоких должностей.

По больнице АН СССР быстро распространилась весть, что больной академик Ландау знает все. Он может сделать любой перевод с иностранного на русский язык, решить любую нерешённую задачу, объяснить значение любого слова, ответить на любой трудный вопрос. Он даже знает латынь! Вся молодёжь больницы, учащиеся заочных заведений потянулись к Ландау. Он очень доброжелательно помогал всем.

Ведущий врач Ландау невропатолог Зарочинцева как-то не имела времени подготовиться к очередному философскому семинару. Перед занятием решила проконсультироваться у своего больного Ландау.

— Лев Давидович, я сейчас должна идти на занятие по философии.

— Вы ведь врач, зачем вам понадобилась философия?

— Я член партии и изучаю марксистско-ленинскую философию.

— Валентина Ивановна, вы что-то путаете и клевещете на Маркса и Ленина. Во-первых, философия — не наука, а мировоззрение. Маркс был экономистом, такая наука есть. И Энгельс был экономистом. Их выводы о диктатуре пролетариата вытекали из научных долголетних исследований. А диалектика была их мировоззрением. Ленин был профессиональным революционером. Именно в этом проявился его гений в революции! Его философия, то есть мировоззрение, была аналогичной Марксу.

— Лев Давидович, я не понимаю, о чем вы говорите. Мы на нашем философском семинаре занимаемся по программе, утверждённой Академией педагогических наук. Там этого нет, что сейчас вы сказали мне.

— Ну, естественно, Академию педагогических наук надо давно разогнать. Это ведь дармоеды от науки. Их надо послать на села сажать картофель. Тогда они принесут человеческому обществу больше пользы, чем когда они создают свои программы для учебных заведений.

— Вы что, решили, что вы министр просвещения?

— Да, Валентина Ивановна, я действительно министр без портфеля, а вы столько времени меня лечите и не заметили этого, — очень серьёзно сказал Ландау. — Лучше уж скажите, когда кончится моя боль в ноге и чем можно унять мою животную боль. (Боль в животе Дау давно стала именоваться «животной болью»).

Широко открыв глаза, бедная Валентина Ивановна, пятясь вышла из палаты, бросилась звонить психиатрам, что Ландау сошёл с ума. В первой половине следующего дня приехал Кербиков, прихватив с собой ещё врачей-психиатров.

Придя в этот день в больницу к Дау, увидела: в конце коридора у палаты Ландау куча народа, а дверь, обычно открытая, плотно закрыта. Сердце замерло, потом отчаянно заколотилось, вызывая острую боль. Обе руки прижала к сердцу, чтобы унять болезненные удары. Еле выговорила:

— Что, что случилось? Он жив?

Ко мне подошли медсёстры, побежали за валерьянкой и сказали:

— Да это просто Валентина Ивановна решила, что Ландау не в своём уме. Он ей сказал, что он министр без портфеля!

— Как, только и всего?

— Да, да. А сейчас там у него остался один Кербиков. Это врачи-психиатры, которые приехали вместе с Кербиковым. Он им сказал выйти, а сам один на один разговаривает с Ландау.

— Раечка, а эти врачи-психиатры с Кербиковым сколько были в палате у Дау?

— Минут двадцать.

— А сколько Кербиков один разговаривает с Дау?

Рая, посмотрев на часы, сказала:

— Уже сорок минут.

Так, следовательно, не зря в больнице говорят, что врач Зарочинцева очень любит своих больных отправлять в психиатрические лечебницы. Вдруг дверь открылась. Весело улыбаясь, щуря свои синие добрые глаза, с удовольствием потирая руки, Кербиков сказал:

— Да простят мне мои коллеги, что я их задержал. Но я не мог побороть в себе искушение наедине поговорить с умным человеком. А вы, Валентина Иванов на, глубоко ошиблись в своём пациенте. И должен вам признаться, я полностью разделяю его взгляды, и особенно насчёт Академии педагогических наук и её программ. Со школами у неё вышло много ошибок. Ну и то, что вас совсем перепугало: утверждение больного, что он министр без портфеля, — его врождённое чувство юмора очень помогает в его состоянии.

Врачи ушли. Дау был возбуждён и весел. Он тоже утверждал, что получил большое удовольствие,