у нее в брюхе работает механизм.

И внезапно Хол с воплем отчаяния и гадливости смел обезъяну с полки, как рыжего пруссака. Она шмякнулась на подушку Билла, потом на пол и, лежа на спине в луче весенного солнца, звякала тарелками, д и н ь — д и н ь — д и н ь, показывая и пряча зубы.

Теперь уже с криком ненависти Хол ударом Бастера Брауна жахнул ее изо всех сил. На бреющем заводная игрушка пересекла комнату и, хряснувшись о стену, застыла. С пульсирующими висками, сжав кулаки, он смотрел на нее, а она вызывающе скалилась в ответ, и ее стеклянный глаз горел воспаленной солнечной точкой. П и н а й м е н я с к о л ь к о у г о д н о, казалось, говорила она, в е д ь я л и ш ь п р у ж и н к и д а в и н т и к и с п а р о й р ж а в ы х ш е с т е р е н о к, п и н а й м е н я с к о л ь к о у г о д н о, я н е н а с т о я щ а я, п р о с т о и г р у ш е ч н а я з а в о д н а я о б е з ъ я н к а и т о л ь к о, а к т о у н а с в ы ш е л и з и г р ы? Н а в е р т о л е т н о м з а в о д е в з р ы в! Ч т о э т о в о з н о с и т с я в н е б о, с л о в н о б о л ь— ш о й о к р о в а в л е н н ы й ш а р д л я и г р ы в в к е г л и с г л а з а м и в м е с т о о т в е р с т и й д л я п а л ь ц е в? М о ж е т, э т о г о л о в а т в о— е й м а м ы, Х о л? В — ж — ж — ж! В о т т а к п р о — г у л о ч к а! А ч т о т а м н а у г л у Б р у к — с т р и т? П о с м о т р и — к а, д р у ж о к! М а ш и н а с л и ш к о м б ы с т р о м ч а л а с ь! В и д а т ь, в о— д и т е л ь п е р е б р а л! И в м и р е с т а л о Б и л л о м м е н ь ш е! Т ы с л ы ш а л х р у с т, к о г д а к о л е с а п е р е е х а л и е г о г о л о в у и м о з— г и б р ы з н у л и и з у ш е й? Д а? Н е т? К а — ж е т с я? М е н я н е с п р а ш и в а й, я н е з н а ю, о т к у д а м н е з н а т ь, я т о л ь к о и з н а ю, ч т о б и т ь в т а р е л о ч к и, д и н ь — д и н ь — д и н ь, и к т о с к о н ч а л с я н а м е с— т е, Х о л? Т в о я м а м а? И л и б р а т? А м о— ж е т т ы, Х о л? М о ж е т, т ы?

Он метнулся к ней, чтоб раздавить, уничтожить, чтоб топтать ее, пока все пружины и гайки вместе с блестящими глазами не раскатятся в разные стороны. Но только приблизился, как тарелки еще раз мягко — динь — сомкнулись, словно где-то там, внутри, пружина добралась до последнего невидимого зубца… Сердце его словно прошила острая льдинка, охладив в нем ярость и снова наполнив болезненным страхом. Казалось, обезъяна все знает — такой ликующей выглядела ее улыбка!

Большим и указательным пальцами он поднял ее за лапу и скривил от отвращения губы, будто к трупу прикоснулся. Ее вытертый искусственный мех кусался и жег. На ощупь Хол открыл дверь в чулан и щелкнул выключателем. Пока он протискивался меж составленных друг на друга коробок, стопок книг по навигации, старых фотоальбомов с их вечным запахом реактивов, мимо всех этих сувениров и обносков, его не покидало: «Если сейчас она задергается и начнет бить в тарелки — я закричу, а если закричу, то скалиться она больше не будет, а захохочет, захохочет прямо в лицо, и тогда я сойду с ума, и меня найдут здесь, несущего околесицу и хихикающего идиота, я спячу, Господи, милостивый Иисусе, не дай сойти с ума.»

В самом конце чулана он сдвинул в сторону две коробки и запихнул обезъяну на самое дно ральстонской картонки. И она так ловко улеглась там, как будто наконец домой вернулась, — расставив лапы с тарелками, расплывшись в обезъяньей улыбке. Его бросало то в жар, то в холод, пока он протискивался назад и ждал удара тарелок, после которого обезъяна выскочит из своей коробки и шустрым тараканом бросится вдогонку, треща заводом и безумно лязгая тарелками, и…

…и ничего такого не случилось. Он выключил свет, с силой захлопнул кроличью дверку и, прислонившись к ней спиной, стал жадно хватать воздух. Наконец сделалось полегче. Ступая ватными ногами, Хол спустился на кухню, нашел пустой пакет и осторожно принялся собирать осколки разбившейся молочной бутылки и гадать при этом, не истечет ли он, порезавшись, кровью и не потому ли звякали тарелки. Но этого не случилось. Тряпкой он собрал молоко и стал дожидаться маму и брата.

Мама пришла раньше и спросила:

— Где Билл?

Хриплым, бесцветным голосом, уже не сомневаясь, что Билл скончался где-нибудь на месте, Хол пустился в объяснения о школьном концерте, зная, что будь коцерт архидолгим, Билл все равно уже был бы дома минут тридцать назад.

Подозрительно глянув на сына, мама начала спрашивать, что произошло, и тут открывается дверь и входит Билл — толко это вовсе не Билл, не совсем он. Его тень — бледная и немая.

— Что случилось? — воскликнула миссис Шельберн. — Билл, что с тобой?!

И Билл разрыдался и сквозь слезы рассказал. Машина, выговорил он. Они с другом, Чарли Сильвермэном, шли вместе домой, а машина вылетела из-за угла с Брук-стрит на большой скорости, и Чарли вдруг оцепенел, Билл рванул его за руку, но рука Чарли выскользнула, а машина…

Билл перешел на истошный, истерический рев, и мама прижала его к себе и стала раскачиваться, а Хол в это время выглянул и заметил двух топчущихся у крылца полицейских. Дежурная машина, которой Билла доставили домой, стояла у бровки. Тут Хол и сам расплакался… но то были слезы облегчения.

Теперь настал черед Билла мучиться от кошмаров-видений, в которых снова и снова погибал Чарли Сильвермэн. Сбитый с ног, в своих ковбойских сапогах, он взлетал на капот помятого автомобиля, за рулем которого сидел пьяный. Голова Чарли и лобовое стекло с убийственной силой встречались и разлетались вдрызг.

Обезъяна вновь угодила в чулан. Но Билл ни разу не обратил внимания на то, что она исчезла с полки… а если и заметил, то никогда не говорил об этом.

Хол на время успокоился. И даже стал забывать про обезъяну или верить, что это лишь дурной сон. Но в день, когда умерла мама, он, придя из школы, снова увидел, что обезъяна стоит у него на полке в своей неизменной позе и улыбается.

Медленно, словно завороженный, Хол приблизился, будто сам под ее взглядом превратился в заводную игрушку. Рука поднялась и сняла обезъяну с полки. Он ощутил, как шевельнулся пушистый мех. И услышал собственное дыхание, сухое, тяжелое, как через респиратор.

Хол повернул игрушку и ухватился за ключ, а спустя уже много лет он подумает, что его гипнотическое состояние было сродни состоянию человека, который приставил к нервно дергающемуся веку шестизарядный револьвер с единственным патроном в барабане и собирается нажать на спусковой крючок.

Н е т… н е н а д о, в ы б р о с ь, н е п р и к а с а й— с я к н е й…

Он повернул ключ и в полной тишине услышал тихие щелчки заводящегося мезанизма. А когда отпустил его, игрушка стала бить в тарелки, дергаться — туда-сюда, туда-сюда — как живая, живая, корчится, словно мерзкий пигмей, и колебания под плешивой коричневой шерстью совсем не работа всяких шестеренок, а биение ее сердца.

С воплем Хол выронил обезъяну, отшатнулся и зажал рот руками. Что-то опрокинув, чуть не упал (на пол, рядом с ней, и тогда бы выпученные голубые глаза встретились со стеклянным взглядом карих) и, пятясь, вывалился из комнаты, захлопнул дверь и уткнулся в нее лицом. А потом бросился в ванную, где его стало рвать.

Миссис Стаки с вертолетного завода, которая и принесла печальное известие, провела с ними две первые бесконечные ночи, пока из Мэна не приехала тетя Ида. Мама умерла днем, от эмболии сосудов головного мозга. Она пила воду и упала как подкошенная, так и не выронив бумажный стаканчик. При этом опрокинула большую бутылку с минеральной, стоявшую на водоохладителе, которая… разлетелась вдребезги, но тут же примчавшийся заводской врач говорил позже, что миссис Шельберн несомненно скончалась раньше, чем вода просочилась сквозь одежду. Детям это никогда не рассказывали, но Хол откуда-то знал. Долгими ночами после маминой смерти он снова и снова все видел. «Братик, ты опять никак не можешь уснуть?» — вздыхает Билл, и Хол знает: Билл думает, что причиной всем метаниям и кошмарам внезапная смерть мамы, и это правда… но не вся. Еще есть чувство вины; совершенно четкое, убийственное сознание того, что он погубил свою маму, когда завел обезъяну тем солнечным днем после школы.

Наконец Хол уснул и спал, должно быть, очень крепко, потому что проснулся около двенадцати. Пити, положив ногу на ногу, сидел в кресле, методично — долька за долькой — поглощал апельсин и следил за телеигрой.

Хол свесил ноги с постели. Голова гудела.

— Где мама, Пит?

Сын оглянулся:

— Они с Деннисом поехали в магазин, а я сказал, что побуду с тобой. Пап, а ты всегда