Арест генерала Заря-Заряницкого произошел также весьма мирно.

– Что здесь за шум? - сердито спросил Заря-Заряницкий, выходя в коридор из помещения дежурного генерала, где вместе со своей свитой составлял шифрованное телеграфное донесение Центральной Раде в Киев, требуя немедленной присылки подкреплений. В противном случае он не ручался за последствия. А при наличии подкреплений ручался в два дня справиться с большевиками и тем самым навсегда покончить с Советами и Румчеродом.

Все это было изложено вполне убедительно, в воинственнолаконичном штабном стиле, но имело тот существенный недостаток, что в это время Центральной Рады в Киеве уже не существовало, о чем генерал Заря-Заряницкий ввиду плохой связи не имел понятия.

– Что здесь происходит? - спросил он и вдруг отшатнулся, увидев на пороге кабинета вместо гайдамаков матроса и красногвардейца, приставивших штыки к его груди.

В тот же миг в кабинет вошел своей валкой черноморской походочкой Гаврик Черноиваненко с солдатским наганом в руке.

– Руки вверх! - крикнул он. - Именем военно-революционного комитета вы арестованы!

Но так как генерал и офицеры от неожиданности замешкались, то Гаврик, переложив револьвер из правой руки в левую, выхватил из-за пояса гранату-лимонку, отскочил назад за дверь и размахнулся ею. Генерал и офицеры поспешно подняли руки.

– Оружие на стол! - скомандовал Гаврик.

– Позвольте, кто вы такой? - спросил генерал, сердито подергивая щекой, но все же не опуская толстых рук, которые слегка дрожали.

– Я кому говорю: оружие на стол! - заревел Гаврик, в упор уставившись на Заря-Заряницкого ненавидящими глазами. - Или хочешь, чтобы я тебя отправил в штаб Духонина и разнес в клочья всю вашу лавочку?…Теперь можете убираться на все четыре стороны, пока шкура цела, - сказал он после того, как все офицерские револьверы, шашки и кортики были положены на массивный письменный стол с алюмициевым календарем скобелевского комитета и никелированным шрапнельным стаканом, откуда торчали разноцветные карандаши. - Василь, выведи этих вояк на Пироговскую и дай им коленом под зад.

– Разрешите хотя бы протелефонировать в Румчерод, - сказал адъютант генерала, глядя на Черноиваненко сладкими, миндальными глазами и стараясь быть как можно более корректным.

– Телефонный провод перерезан, - сухо ответил Гаврик. - Штаб окружен. В Румчероде большевики. Власть в городе находится в руках Советов.

– В таком случае, - сказал генерал, - разрешите хотя бы воспользоваться штабным автомобилем.

– Хватит! Покатались! Теперь будете ездить на одиннадцатом номере!.. Постойте! - сказал Гаврик, что-то вспомнив. - Садитесь за стол. Берите бумагу. Пишите, что отныне вы отказываетесь от всяческой политической деятельности и вооруженной борьбы против Советской власти и Народного секретариата Украинской республики. - Он остановился и немного подумал. - А иначе расстреляем на месте, как собаку.

Толстое лицо Заря-Заряницкого налилось кровью. Под серебряным ежиком волос стала просвечивать багровая кожа. Щеки затряслись. Казалось, его тут же хватит кондрашка.

Они смотрели друг на друга - солдат и генерал, - и такая неистовая ненависть светилась в их глазах, что им самим становилось страшно.

Генерал понял, что от этого напористого молодого солдатабольшевика с рыжеватым пушком под носом и твердо отставленной ногой в желтом, подкованном башмаке и вязаных зимних обмотках пощады не будет.

Не глядя на Черноиваненко, генерал подошел к столу, придвинул большой блокнот фирмы 'Отто Кирхнер' и стоя написал требуемую бумагу.

– Год, число и подпись, - сказал Гаврик.

Прежде чем подписаться, Заря-Заряницкий помедлил, но затем всетаки подписался и так рванул пером по бумаге, что во все стороны брызнули чернила.

Гаврик стоял рядом, скосив глаза на покрытую кляксами бумагу, и лицо его с небольшими веснушечками вокруг носа было неподвижно, как каменное. Только чуть дрожал уголок рта.

– А теперь катись! - сказал он, складывая в полевую сумку бумажки, написанные офицерами. - И чтоб мы вас здесь больше не видели! Гэть!

– Виноват, - звякнув шпорами, вкрадчиво проговорил армянинадъютант. - После восьми часов вечера движение по городу запрещено под страхом расстрела. Как прикажете быть?

– А мне какое дело?! - жестко ответил Черноиваненко.

– Это с вашей стороны неблагородно, - скорее жалобно, чем грозно сказал Заря-Заряницкий. - Так настоящие военные не поступают даже со своими врагами, тем более, что мы дали расписки. У меня семья: жена и четыре дочери… - Голос его задрожал.

Несмотря на всю ненависть и презрение, которые вызывал этот бывший царский генерал, известный своей грубостью и зверским отношением к нижним чинам, человек, который однажды уже побывал в руках разъяренных солдат и лишь чудом спасся на Румынском фронте от самосуда, Гаврик все же почувствовал какую-то странную неловкость и ничего не мог с собой поделать.

Проклиная себя за слюнтяйство, Гаврик подошел к столу и на том же самом блокноте 'Отто Кирхнер' написал своим собственным химическим карандашиком, предварительно его послюнив:

'Пропустите эту обезоруженную сволочь по домам. Уполномоченный военно-революционного комитета солдат Черноиваненко 2-й'.

– Возьмите, только не плачьте! - с презрением сказал он, протягивая пропуск генералу. - Но имейте в виду, если нарветесь на солдат вашего бывшего корпуса, то уже никакой пропуск не поможет, и от вас останутся только одни родственники.

Выпроводив на улицу остатки командования местных вооруженных сил бывшей Центральной Рады, проверив свои караулы, Черноиваненко приказал исправить связь и, как только провода были снова соединены, позвонил по городскому телефону в штаб военнореволюционного комитета.

Центральная ответила, что номер занят.

– Барышня, - сказал Гаврик, - подождите. Не выключайтесь. Один вопрос.

Он торопился, так как хорошо знал скверную привычку одесских телефонисток выключаться, не дослушав до конца.