одних, и на презрительное улюлюканье других. Из грузовиков, где сидели охотники, послышались звуки охотничьих рогов. Полиция велела им отъехать подальше, они отъехали, потом снова вернулись и остановились неподалеку от того места, где стояли раньше. «Большинство присутствующих знает, кто я такая», — продолжала Дженни, и снова послышались приветственные крики и улюлюканье; снова охотники затрубили и стали нажимать на клаксоны своих грузовиков, и вдруг в этом невообразимом шуме грянул выстрел. Один-единственный. Точно подводя всему итог; точно последняя волна, разбившаяся о берег.
Никто не видел, откуда прозвучал этот выстрел. Роберта Малдун подхватила Дженни под руки. На белоснежный медицинский халат Дженни словно вдруг плеснули чем-то темным. Затем Роберта, подхватив Дженни на руки, спрыгнула с грузовика и, точно нож в масло, врезалась в толпу — так «крепкий орешек» некогда вел мяч к воротам противника для последнего, решающего удара. Толпа расступилась; Дженни было почти не видно в огромных ручищах Роберты. Появилась полицейская машина, двигавшаяся наперерез Роберте. Потом Роберта бережно протянула полицейским тело Дженни Филдз — неподвижный белый халат проплыл над толпой, полицейский принял его, а потом помог Роберте сесть в машину.
Машина, по словам комментатора, тут же умчалась в больницу, а оператора отвлекла начавшаяся перестрелка между теми, что сидели в грузовиках, и полицией. Позже, когда толпа разбежалась, на площади обнаружилось неподвижное тело мужчины в охотничьем костюме. Он лежал в темной луже, похожей на нефть. Еще чуть позже крупным планом показали то, что репортеры назвали «охотничьим ружьем».
С такими ружьями охотятся на оленей, однако было подчеркнуто, что официально сезон охоты на оленей еще не открыт.
В общем, за исключением того, что в данной телепередаче отсутствовали сцены с раздеванием и сексом, все с начала и до конца здорово смахивало на первосортную мыльную оперу.
Гарп поблагодарил хозяйку пансиона за то, что она позволила им посмотреть новости. Через два часа они были уже во Франкфурте, где пересели на самолет до Нью-Йорка. Подводной Жабы в самолете не было — даже Хелен, которая так боялась летать, не чувствовала ее присутствия. На некоторое время Жаба явно убралась от них подальше.
Единственное, что крутилось у Гарпа в голове, когда они летели над Атлантикой, это последние слова матери: «Большинство присутствующих знает, кто я такая». И в самолете Гарп словно пробовал на вкус, как бы эта строчка звучала в романе.
— «Большинство присутствующих знает, кто я такая», — прошептал он. Дункан спал, но Хелен услышала его, потянулась через проход и взяла Гарпа за руку.
И на высоте в несколько тысяч футов над уровнем моря Т.С.Гарп заплакал, сидя в самолете, который нес его домой, в ту исполненную ярости и насилия страну, где ему предстояло стать знаменитым.
17. Похороны Главной Феминистки и другие похороны
«После смерти Уолта, — писал Т.С.Гарп, — вся оставшаяся жизнь казалась мне лишь эпилогом». Когда умерла Дженни Филдз, Гарп, должно быть, почувствовал растерянность, ибо жизнь явно шла по какому-то плану. Но
Сидя в офисе Джона Вулфа в Нью-Йорке, Гарп пытался вникнуть в смысл великого множества планов, которые строились вокруг похорон его матери.
— Я же не давал разрешения на похороны, — сказал Гарп. — Да и о каких похоронах вообще идет речь? Где ее тело, Роберта?
Роберта Малдун терпеливо объяснила, что тело отправлено туда, куда хотела Дженни. Но тело — это не главное, сказала Роберта. Просто будет устроено мемориальное действо, которое незачем считать «похоронами».
В газетах, однако, писали, что это будут первые феминистские похороны в Нью-Йорке.
А из полиции сообщили, что ожидаются беспорядки.
— Значит, все-таки «первые феминистские похороны»? — спросил Гарп.
— Она так много значила для нас, женщин! — сказала Роберта. — Не сердись. Ты ведь ей все-таки не
У Джона Вулфа от удивления округлились глаза.
Дункан Гарп не отрываясь смотрел в окно офиса Джона Вулфа на сороковом этаже здания, высившегося над Манхэттеном. Возможно, Дункану казалось, что он снова летит на самолете.
В соседней комнате Хелен звонила по телефону в добрый старый Стиринг, пытаясь связаться с отцом; она хотела, чтобы Эрни встретил их в Бостоне.
— Ну ладно, — медленно проговорил Гарп; на коленях у него сидела маленькая Дженни Гарп. — Ладно, Роберта. Я приду. Хотя ты прекрасно знаешь, что я этого не одобряю!
— Ты туда
— Нет! — вырвалось у Роберты, но она тут же поправилась: — Я хотела сказать, что это
— Там будет много всяких выступлений… — сказала Роберта. — Но ты же не хочешь идти, Гарп!
— Еще они собираются читать отрывки из ее книги, — сказал Джон Вулф. — Мы пожертвовали несколько экземпляров.
— Ты же не хочешь туда идти, Гарп! — нервно повторила Роберта. — Пожалуйста, не ходи.
— Я хочу пойти, — сказал Гарп. — И обещаю не шипеть и не улюлюкать — что бы там эти задницы о моей матери ни говорили. Я и сам могу прочитать кое-что из написанного ею, если, конечно, кому-то интересно. Вот вы, например, знаете, что она писала по поводу того, что ее называют феминисткой? — Роберта и Джон Вулф потрясенно переглянулись; лица у обоих посерели. — Примерно так «Я ненавижу, когда меня так называют, ведь это ярлык, который на меня навесили другие и который совершенно не соответствует ни моему отношению к мужчинам, ни тому, как и о чем я пишу!»
— Я не хочу спорить тобой, Гарп, — сказала Роберта. — По крайней мере, сейчас. Ты прекрасно знаешь, что Дженни говорила и совсем иное. Она
— Вот как? — сказал Гарп. — А может, она, по-твоему, еще и верила, что
— Только полный идиот может верить в это, Гарп, — сказала Роберта с упреком. — Ты что же, всех нас сплошными джеймсианками считаешь?
— Пожалуйста, прекратите наконец этот дурацкий спор! — вмешался Джон Вулф.
Дженни Гарп тихонько пискнула и шлепнула Гарпа по коленке; он удивленно посмотрел на девочку — словно совсем позабыл, что на коленях у него сидит живое существо.
— Ну, в чем дело? — спросил он малышку. Но Дженни опять притихла, рассматривая что-то в широком просторе, открывавшемся из окон офиса Джона Вулфа, и видимое только ей одной.
— В котором часу состоится ваше действо? — спросил Гарп у Роберты.
— В пять.
— Мне кажется, время выбрано специально, чтобы половина нью-йоркских секретарш смогли на час раньше уйти с работы, — заметил Джон Вулф.
