объеме, каким, несомненно, располагаете вы сами, а постепенно, по мере взросления.
Предусмотрительно. По крайней мере потом он может сказать: кто не спрятался, я не виноват.
— Но, разумеется, я должен предупредить вас об опасностях, сопряженных с вашим новым положением.
Анелька, в ответ на внимание хозяина расцветшая, как бутон, нежной красотой, удивленно приподняла бровь:
— О чем это вы, милорд?
— Милорд имеет в виду, — пояснил Кеннет, — что те, кто придет к этим детям, непременно споткнутся о тебя.
— Меня это не пугает, — высокомерно обронила Грандиоза, дернув острым плечиком, — тем более если ты ляжешь поперек порога, чтобы охранять нас в очередь с Веспасианом.
— Веспасиан будет рад. Да и я, признаться, тоже. Нам обоим требуется хотя бы минимальный отдых. Кроме того, у меня, как у хозяина лена, есть определенные обязанности, которые не грех бы и выполнять.
— О да, я вполне понимаю ваши затруднения, милорд. Имея на руках двоих детей… — Четверых, — вздохнул Уриен. — С сегодняшнего утра.
Кеннет поперхнулся, однако поостерегся сверкать на Уриена глазами. Их хозяин видал и таких заклятых, и сяких, одного даже собственноручно убил, явно не испытывая никакого пиетета к заклятой крови, и продолжал как ни в чем не бывало:
— Надеюсь, вы не откажете приглядеть за обоими детьми в то время, когда я не буду преподавать им языки, математику и государственное устройство?
Маска польщенной львицы на рожице Грандиозы окаменела, потому что она только сейчас обнаружила, что мышеловка захлопнулась. Пока она смаковала назначение в компаньонки к принцессе, ее, оказывается, определили вытирать сопливые носы и рты, измазанные кашей.
— Прошу вас, займите место рядом с детьми.
Рената поставила локти на стол и утвердила подбородок в ладонях, самым тщательным образом просмаковав сцену перемещения Грандиозы с лучшего места. Настроение, как заметила Аранта, у милорда Уриена было превосходное, и лаяться с ним, очевидно, значило бы только людей смешить. Райс переполз на соседний стул, так чтобы новая гувернантка смогла разместиться между ними двумя, и повернул к ней улыбающуюся рожицу, во всю ширь перепачканную кашей. Не растаяло бы только каменное сердце.
Уриен встал, отодвинув тяжелый стул, длинный, обманчиво угловатый, чуть приподняв одно плечо:
— Миледи, прошу вас, окажите мне честь… — И указал на освободившееся место рядом с собой. И Аранте ничего не оставалось, кроме как занять его. В то время как Грандиозе пришлось утешаться тем, что эти носы и рты — королевские. Повинуясь ее замечанию, Рената сняла локти со стола.
— Вознесем молитву, — сказал Уриен, — за то, что мы дожили до этого дня, и за то, чтобы увидеть завтрашний.
С этими словами он сел. Взрослая часть присутствующих за столом поняла, что он имел в виду, мысленно с ним согласилась и обратила свое внимание к овсяной каше — непременному утреннему блюду детей, лошадей, монахов и девиц, истово верующих, что если они будут это есть, то впоследствии им зачтется и воздается. В дальнейшем трапеза протекала весьма демократично.
— Сорвешься! — в сотый раз крикнула Аранта снизу, к собственному неудовольствию обнаруживая в своем голосе нотки обреченности. — И расшибешься вдребезги. Я к тебе туда не полезу!
— И не надо! — отозвался сверху Кеннет. — Не бойся. Меня ветер держит.
Ветер с моря и впрямь налетал не дай боже: свирепый и страшный, сырой и полный соли. Все прибрежные валуны стояли по пояс в белой пене, и приходилось кричать, чтобы слышать друг друга из-за самовлюбленного рокота северного моря. Отсюда, из беспорядочного нагромождения камней господствовавший над местностью Фирензе практически не .был виден: можно было даже не догадаться, что они находятся на расстоянии окрика от его главных ворот, от его обычной суеты деревенского замка, где по двору бродили толстые рыжие куры и тощие пятнистые свиньи, от озабоченной Молли, туда-сюда проскакивающей по двору. Уриен или Грандиоза запросто могли позвать их сверху. Людей у Уриена и впрямь было мало: только-только чтобы поднять мост, запрячь лошадь да пройти среди ночи по стене, в тени неряшливых зубцов, бросая взгляды в сторону прибрежной дороги.
Словом, местность выглядела вполне способной удовлетворить тягу Кеннета к острым ощущениям. Он взбирался высоко на скальные стены, на ощупь или взглядом отыскивая неразличимые снизу зацепки и приводя в смятение береговых птиц: все скалы были испятнаны белым пометом. На головокружительной высоте, обнаружив подходящую площадку, он разворачивался к морю лицом и застывал, вжимаясь лопатками в неровности камня и что-то там разглядывая вдали или же просто вбирая в себя свежесть и соль. Пропасть, отделявшая его сейчас от юного лучника, прямого, как солнечный луч, и такого же светлого, была несоизмеримо больше той, что обрывалась вниз прямо от его ног. Сведя над переносицей светлые брови, он глядел в море так, как одна самодостаточная стихия смотрит на другую. Не без вызова. Аранта задирала к нему голову снизу, как неприметная пестрая клуша, из тех, что вьют гнезда среди камней, защищая их крыльями от непогоды.
— Я не стану собирать между камней твои кости! — пригрозила она. — Пусть Уриен присылает команду, чтобы отковырять твой разбитый труп. Смотри, бакланы волнуются!
— Пусть привыкают, — донеслось сверху, со скалы. — Вот Райс вырастет, он им покажет, что такое страх. Гнезда уже пустые, птенцы давно вылупились и встали на крыло.
— Кеннет, я не уверена в твоей руке.
— Ладно, — смилостивился он. — Слезаю. Говорят, климат Хендрикье воспитывает величие души. Но это также то величие, что само по себе тяготеет к одиночеству. Надо вытаскивать отсюда детей. Дети должны бегать босиком по траве, вдыхать запахи цветов и опавших яблок. Только тогда у них будет правильный взгляд на жизнь.
— Говоришь, ты не уверена в ней? Смотри, — сказал Кеннет, подходя и протягивая руку к свету. — Видишь?
Сперва Аранта не могла сообразить, что он имеет в виду. Разве что рукав был закатан к самому локтю. Видя непонимание на ее лице, Кеннет несколько раз с усилием согнул и разогнул руку в локте.
— Жилы, — смекнула она. — Набухли за ночь! Синеватые извилистые тропки, оплетавшие предплечье, в два раза шире и более выпуклые, чем на женской руке.
Один из признаков зрелости у мальчишки.
— Ага. В пору отмечать совершеннолетие. Теперь это вполне взрослая мужская рука. Не будем говорить — самостоятельная, потому что это не смешно, увы.
Аранта тихонько погладила невозможную руку, в ответ немедленно обвившую ее талию. Оставалось только прикрыть глаза и опустить голову Кеннету на плечо. Чувство было волшебным, из тех, которым противиться нельзя. И не стоит. И не хочется.
Приоткрыв глаза, она обнаружила, что Кеннет, касаясь губами завитков ее волос, смотрит поверх ее головы в шевелящееся море, в сторону маяка и чаек над ним. Картина, способная растревожить душу каждого мужчины, в особенности тех, кто считает нужным держаться за это название. Волосы у него были легкие, любой ветерок приводил их в озорной беспорядок, в отличие от волос Уриена, которые лежали на голове, как шлем, волос к волосу. На губах выступила корочка соли. Местный воздух был ею просто-таки перенасыщен. Аранта знала про эти губы все: и какие они нетерпеливые, и какие нежные, и какие бывают сонные. Но иногда, как сейчас, они казались ей губами незнакомого человека. «Стихия — воздух», — напомнила она себе. Она чувствовала себя очень одиноко, когда он смотрел поверх ее головы.
— О чем ты думаешь? — спросила Аранта с ревностью женщины, которую на минуту выпустили из виду.
— О том, что самая занятая из нас, оказывается, Грандиоза.
— Ну и прекрасно. Можем подумать о себе. В конце концов, за эту эскападу следует сказать Уриену спасибо.
— Всякий раз, как я собирался за что-либо сказать Уриену спасибо, оказывалось, что он делал это
