становится легче… Наш негр, однако, не врач, а переговорщик : пройдя внешнее оцепление, он накидывает на плечи принятую из рук встречающих желто-синюю фэбээровскую куртку — апрельские ночи холодноваты даже в субтропическом Техасе.

— Мистер Стивенсон, вы провели больше полутора суток на осажденном ранчо, убеждая сектантов сложить оружие. Как вы оцениваете ситуацию?

— Как чертовски сложную и неустойчивую. Но уже виден свет в конце тоннеля. Отчетливо виден!

— То есть переговоры будут продолжены?

— Конечно. Мы надеемся на мирный исход, — и слова эти, вроде бы те же, что и у Трэвиса, звучат сейчас совершенно по-иному.

— Значит, штурма в ближайшее время не будет?

— Штурма?! — искренне изумляется переговорщик. — Что за странная идея! Там внутри ДЕТИ — 17 человек. И больше полусотни взрослых — вооруженных, отчаявшихся и готовых на всё…

И тут он разом осекается, разглядев, наконец, что за время его отсутствия окрестный пейзаж обогатился кой-какими новыми деталями, а именно — изготовившейся к бою бронетехникой…

В фургоне мобильного командного пункта, оккупированного людьми из ФБР, только что закончилось совещание. Стивенсон сталкивается в дверях с тремя покидающими помещение армейскими офицерами в ненадеванном, аж в складочку, камуфляже; Трэвис-'Ли Джонс' как раз обменивается прощальным рукопожатием с танкистом в темном комбинезоне:

— Не думаю, что вам понадобится боезапас, полковник. Впрочем, вам виднее…

Махнув рукою переговорщику — обожди, мол — он провожает до дверей танкиста и лишь тогда оборачивается к своему подчиненному:

— Ну, чего у тебя там?

Тон, которым это произнесено, не оставляет сомнений: сам он взирает на трепетание крылышек сего голубя мира вроде как президент Буш — на занудство малохольных ООН-овских инспекторов по Ираку: тянут, понимаешь, и тянут свою резину, когда всем вокруг ясно, как божий день — пора брать !.. Нет, оно конечно, «Блаженны миротворцы», но…

— Всё в порядке, сэр. Они сдадутся.

Нависает тишина. Двое фэбээровцев озадаченно подымают головы от разложенных на столе космических снимков местности и компьтерных «поэтажных планов» Маунт-Кармела; у третьего застывает во рту полуоткушенный сэндвич.

— Что, серьезно?!

— Вполне. Думаю, еще дней пять-шесть…

Двое, хмыкнув, возвращаются к своим картосхемам, третий — к сэндвичу; Трэвис же воззряется на блаженно-миротворца уже даже не как Буш на херра Бликса, а как генерал Шаманов — на лорда Джадда:

— Да что ты говоришь?! Может, не пять-шесть дней, а пять-шесть лет?

— Нет. Речь действительно о считанных днях. Их пророк, Кореш, уже закончил толкование первой из семи печатей — на это у него ушло два дня, и приступил ко второй. Я своими глазами видел рукопись…

— Какие еще печати, мать их перемать?

— Успокойся, Уильям. И не богохульствуй. Мы ведь должны для начала понять мотивы противника, верно? — чувствуется, что переговорщик давно уже привык, что со своими силовиками иной раз по ходу дела приходится общаться ровно в той же убаюкивающе-убеждающей манере, что и с накачавшимися амфетамином террористами, удерживающими заложников; профессионал… — Ты же помнишь: пять дней назад, 14-го, Кореш наконец согласился сдаться — только он сначала должен дописать свое, ИСТИННОЕ, толкование смысла Семи печатей из «Откровения Иоанна Богослова». О-кей. К 16-ому он закончил толкование Первой печати, сейчас заканчивает Вторую…

— Да он же просто тянет время!

— Никак нет. Он и вправду готов к сдаче — уж поверь специалисту! Еще пяток дней — и он сдастся сам и убедит сложить оружие свою паству, а уж это точно никому кроме него не под силу. А штурм — это будет та еще мясорубка, не строй себе иллюзий! И хрена ли тут проку от танков с «Дельтой»… Ты только вдумайся, Уильям: ведь всю эту кашу заварилиради детей — тех самых детей, что там, внутри! Это их ты собрался освобождать танками? Ну, с этой вашингтонской дурой всё ясно — она из тех, кто не моргнув глазом разрубит пополам того Соломонова младенца, лишь бы поставить на своем, но ты-то, вроде, нормальный человек!..

— Какого дьявола, Эндрю! — вступает в перепалку третий фэбээровец (близнец Харисона Форда), успевший, пока суть да дело, дожевать свой сэндвич. — Нам никто не позволит держать тут всю эту армию еще неделю…

— Послушай, Джереми, — начинает встречно закипать переговорщик, — я всё понимаю: тебе просто не терпится посчитаться с теми, кто уложил в той февральской перестрелке четверых твоих парней — но ведь, говоря по совести…

— Так! — подводит черту Трэвис. — Закончили базар! Федеральный агент Стивенсон, вы завтра продолжите переговоры. Даю вам еще сутки — и это всё, что в моих силах, увы. Пророку этому вашему передайте, что жизнь ему мы гарантируем, а толкования «Апокалипсиса» можно дописывать и в узнилище — так оно даже возвышенней, да и в смысле пиара пользительней… А вы, офицер Мак-Райль, готовьте резервный вариант: с утречка выведем бронетехнику на исходные — пусть-ка вояки ее обкатают, приглядятся к местности.

…За распахнутой дверью командного пункта — ночь и оглушающий кошачий концерт.

— Ч-черт… Мочи моей уже нету, — страдальчески морщится Мак-Райль-'Харрисон Форд', шеф фэбээровского спецназа. — За каким дьяволом всё это транслируют?

— Эксперты сочли, что это выведет сектантов из состояния молитвенного транса, в коем те пребывают.

— Сектантам, по-моему, всё это совершенно по барабану . А мы от этой какофонии свихнемся раньше их.

— Не успеем, Джереми, — мрачно хмыкает Трэвис, — По любому не успеем.

Раннее утро. В воздухе застыла странноватая дымка, и оттого отсветы низкого пока солнца на стенах построек и на танковой броне багровеют вполне предвещательно…

Переговорщик Стивенсон стоит, привычно заложив руки за голову, посреди обширного двора ранчо. Позади него стена, за которой, взрыкивая и откашливаясь соляром, переминаются невидимые отсюда бронированные монстры; впереди усадьба с забаррикадированными дверьми и окнами — не заложено лишь одно, из которого сейчас выглядывают двое вооруженных сектантов — угрюмый детина скинхедской наружности и ветхий старец, яростно потрясающий своим винчестером:

— Уберите ваши танки, вы, прислужники Аваддона и Велиала! Ибо сказано в Писании…

Стивенсон успокаивающе кивает, обращая к старцу свои младенчески розовые негритянские ладони:

— Хорошо, хорошо, мистер Шуман, они уйдут! Как там ваша Эльза, получше? — я принес ей капли