светилось безумие.

— Ты влюбилась в него! — прошипел Хальт, и сейчас он казался Ингиторе злее лесного зверя. Корабль по-прежнему качало и бросало на волнах, но она почти забыла о шторме. — Ты хочешь бросить меня ради него! Ты хочешь выйти замуж, стать кюной, нарожать детей! Ты будешь нянчить их и менять им пеленки, как все женщины, не умеющие связать двух слов! По-твоему, это гораздо лучше, чем быть скальдом!

— Ничего подобного! — отчаянно крикнула Ингитора. — Я вовсе не думаю, что это лучше! Но…

Она не знала, что сказать. Обычная жизнь женщины в глазах альва выглядела смешной и жалкой. Ингитора сама не знала, чего она хочет. Даже Эгвальд сейчас казался ей далеким, образ его побледнел и почти растаял. Здесь, на корабле, которым играли дочери Эгира, осыпая тучами холодных брызг их жалкую палатку, весь мир казался придуманным, ненастоящим, а единственной истиной был он, хромой альв. Он не принадлежит этому миру и неподвластен ему, поэтому он — единственная правда, которую знала душа Ингиторы. Единственное, что имело настоящую ценность в ее жизни. Можно потерять все — но гость из Альвхейма не изменит ей, потому что беды и перемены земного мира не имеют над ним власти.

— Я не люблю никого другого, никого, кроме тебя, слышишь ты, колченогое чудовище! — отчаянно закричала Ингитора. — Я знать не знаю никого, кроме тебя, у меня во всем свете нет никого, кроме тебя! Слышишь ты?

— Слышу, слышу! — Хальт повернулся к ней и сам взял ее за руку. Он и не подумал обидеться на «колченогое чудовище» и сиял, как будто вернулся в родной Альвхейм. Он знал, что в этом крике прорвалась невозможность Ингиторы освободиться от его власти, и радовался, потому что слова ее были правдивы. Его жертва снова безраздельно принадлежала ему.

И лицо его снова показалось Ингиторе не страшным, а прекрасным. Тревога и страх исчезли из ее души, все ее существо наполнилось светом. Даже в палатке корабля, танцующего опасный танец на хребтах штормовых волн, она почувствовала себя спокойно и уверенно. Теперь, когда Хальт держал ее за руку, земные бури и грозы не были властны и над ней.

— сам собой откуда-то возник в ее голове стих, словно рожденный из шума волн и ветра. Ингитора произнесла его вслух, Хальт засмеялся. Ингиторе тоже стало весело, и она продолжала нараспев, во весь голос, словно хотела перекричать дочерей Эгира:

Через некоторое время буря стала стихать. Туман по-прежнему плотно висел над морем, и волны несли «Серебряного Ворона», как казалось Хьёрту, назад на северо-запад.

— То ли волшебная цепь Хеймира конунга спасла нас, то ли заклинания Девы-Скальда! — бормотал стюриман. — Теперь бы только увидеть берег! Нет, земли граннов нам не видать. И как бы нам не оказаться возле самого Скарпнэса.

— А ты не хотел меня слушать! — огрызнулся Ормкель.

— Уж если твои колдуны задумали получить наш корабль, то они его получат. Даже если бы мы с тобой решились плыть через говорлинские реки и южные моря!

Ормкель хмыкнул и рассмеялся. Такой путь занял бы не меньше года и был гораздо более нелеп, чем чесание правого уха левой рукой через голову.

Туман понемногу рассеивался, и стало видно, что уже вечереет.

— Нет, это не Скарпнэс! — бормотал Эвар, самый лучший знаток этих мест.

— Уже и то утешает! — отозвался Хьёрт.

— Веселого мало, ярл. Нас занесло в такое место, что немногим лучше Скарпнэса. Это Ньёрдэнгер! Луга Ньёрда!

— Вот как? — Хьёрт подошел поближе, и Ингитора последовала за ним. О Лугах Ньёрда слышали многие, но мало кому случалось их видеть. — Давно хотелось мне узнать, существуют ли они на свете в самом деле или только рождаются в головах удалых мореходов после третьей чаши пива!

— Здесь Ньёрд пасет своих быков? — спросила Ингитора у Эвара. — Это правда?

— Вон там, видишь, темнеет мыс! — Эвар показал ей в сторону берега, но Ингитора не могла ничего толком разобрать. — Это Пастбищная Гора, Бетаберга. Ее все корабли, если кого занесет сюда, стараются обходить стороной. За ней и лежат Луга Ньёрда. Уже темнеет…

— Да, уже темнеет! — К ним подошел один из хирдманов. — Ты не забыл, Хьёрт, что у нас поврежден руль? Нам надо к берегу, и как можно скорее!

— Мы туда и гребем! — отозвался Хьёрт. — Смотри, берег совсем близко.

Эвар тревожно закусил губу. Он лучше всех знал, что руль поврежден и плыть так дальше нельзя. Да и «Козла» они потеряли во время шторма. Он не мог возражать против очевидной необходимости пристать к берегу, но все же с детства привычный страх перед этими местами был силен.

— Да, уже темнеет! — сказал он, не сводя глаз с темной вершины Бетаберги. «Серебряный Ворон» уже так приблизился к берегу, что Пастбищная Гора была хорошо видна. — Когда темнеет, Ньёрд выгоняет своих быков пастись на эти луга. Потому они запретны для людей. Здесь и раньше, до войны, никто не смел пасти свою скотину. Теперь пастбища Ньёрда даже увеличились, стада его разрослись.

— Уж верно, ни у одного конунга нет такой скотины, как у Ньёрда, а? — спросил Ормкель.

— Да. — Эвар кивнул. — Его стада неисчислимы, как морские волны. Быки его огромны, каждым можно накормить полсотни человек. Но трогать их нельзя, ты и сам понимаешь.

— А я слышал, что у Бергвида на плечах шкура одного из Ньёрдовых быков, — сказал Хьёрт. — Как же он ее раздобыл?

— Рассказывают, что Ньёрд позволил Бергвиду убить одного из этих быков. Но не рассказывают, какую жертву за это принес Бергвид, — ответил Эвар. И на корабле повисла тишина, нарушаемая только скрипом весел и плеском воды. Каждому стало жутко в глубине души. И даже самым любопытным захотелось, чтобы рассказы о стадах бога морей, которые по ночам пасутся на Лугах Ньёрда, оказались выдумкой болтунов.

«Серебряный Ворон» царапнул днищем по песку. Он шел медленно-медленно, как будто крался. Даже Эвар никогда не приставал к берегу возле Лугов Ньёрда и совершенно его не знал.

— Не вижу ни единого тролля! — бранился вполголоса Хьёрт, держась за одно из кормовых весел. Он не знал занятия хуже, чем с поломанным рулем подбираться к незнакомому берегу почти в полной темноте. — Эвар! Какое тут дно, ты не знаешь? Хоть бы берег увидеть!