обнаружить. Через несколько дней после ее появления в лагере в Камерун прибыл официальный представитель Лондонского зоопарка, которому я с большим сожалением передал Чемли для отправки в Англию. Я не видел после этого Чемли более четырех месяцев, когда я навестил его в санатории в Риджент-парке. Чемли жил в просторной комнате, наполненной соломой, и пользовался среди обслуживающего персонала санатория большой популярностью. Я не рассчитывал, что Чемли меня узнает: при наших встречах в Камеруне я носил легкое тропическое обмундирование и на моем лице были усы и борода, теперь же я был гладко выбрит и одет так, как принято одеваться в Англии. Но Чемли все же узнал меня. Издали заметив мое приближение, он забегал по комнате, подобрался к тому месту, куда я должен был подойти и встретил меня старым своим приветствием, слегка придавив зубами мой палец. Мы сели рядом, я угостил его сахаром, после чего, по установившейся традиции, мы закурили папиросы. Чемли осторожно снял с меня туфли и носки и проверил, все ли у меня в порядке с ногами. Закончив курить, он отнес окурок в дальний угол комнаты, подальше от соломы. Когда пришло время расставаться, он пожал мне руку и долго провожал меня взглядом через приоткрытую дверь комнаты. Вскоре после этого Чемли перевели в общее помещение для обезьян, и он потерял возможность принимать посетителей.

Больше я не видел Чемли, но дальнейшая его судьба мне хорошо известна. Он стал крупной телевизионной звездой, часто появлялся в Александровском дворце и вел себя перед объективом телевизионной камеры как заправский артист. Когда у него разболелись зубы, Чемли снова поместили в санаторий для лечения. В один прекрасный день ему вдруг стало скучно, он вырвался из комнаты и пробежал по всему Риджент-парку. Дойдя до улицы, Чемли увидел рядом с оградой автобус и, долго не раздумывая, вскочил в него. Неожиданное появление страшной обезьяны вызвало панику среди пассажиров автобуса; шум и крики в свою очередь настолько вывели Чемли из душевного равновесия, что он совершенно забылся и даже успел кого-то укусить. Если бы люди понимали, что крики и шум быстрее и легче всего побуждают диких животных к боевым действиям! Покинув автобус с перепуганными пассажирами, Чемли пошел по дороге, остановился около женщины с детской коляской (увидев рядом с собой обезьяну, женщина едва не упала в обморок) и начал думать, чем ему дальше заняться. В этот момент появились работники санатория. Чемли уже успел понять, что цивилизованные люди не могут быть достойной компанией для хорошо воспитанного шимпанзе, поэтому он охотно принял предложенную ему смотрителем руку и вернулся обратно в санаторий. После этого приключения Чемли был признан опасным и отправлен в зверинец к обезьянам. Через некоторое время у Чемли опять разболелись зубы, он снова попал в санаторий и снова предпринял попытку совершить побег.

Дело происходило в канун сочельника. Память Чемли, быть может, хранила воспоминания о подобных празднествах в каком-либо клубе в дебрях Африки. Вероятно, Чемли решил, что, если он прогуляется по улицам в канун сочельника, когда у лондонцев хорошее настроение, кто-нибудь дружески угостит его кружкой пива. Он снова выбрался из клетки и перебежал Риджент-парк. У Глочестерских ворот он надеялся увидеть автобус, но на этот раз ему не повезло — автобуса поблизости не было. Около тротуара стояло несколько автомобилей. Чемли решил немного покататься по городу, приблизился к одной из машин и начал стучать в дверцу. Чемли обожал поездки на любом виде транспорта. Но глупые люди не поняли хорошего, праздничного настроения шимпанзе. Закрывшись в машинах, они начали отчаянно взывать о помощи. Чемли справедливо обиделся на такое нарушение добрых традиций хваленого английского гостеприимства. Но он не успел изложить свою точку зрения владельцам автомашин: примчалась группа смотрителей, и Чемли снова был водворен в зоопарк. Чемли дважды сбегал из клетки и этим навлек на себя гнев администрации. Из милого умного животного, удостоенного даже права выступать по телевидению, Чемли вдруг превратился в свирепое и опасное чудовище, которое могло снова убежать и искусать каких-либо почтенных граждан. Во избежание подобных ужасов Чемли был приговорен к смертной казни и расстрелян.

Деревня на озере Кумба — большой и для Камеруна довольно цивилизованный поселок. Среди его жителей насчитывалось около десятка белых людей, в нем находился магазин «Юнайтед Африка компани», маленькая больница, и в нем регулярно останавливались грузовики, направлявшиеся от морского побережья в глубь страны. Зная все это, мы не надеялись пополнить здесь нашу коллекцию и смотрели на Кумбу, как на удобную, близкую к порту базу для выезда из Камеруна, а не как на пункт для поимки новых животных. К нашему удивлению, именно в Кумбе мы пополнили наш зверинец несколькими редкими и ценными экземплярами.

Первые из них появились вскоре после того, как мы заняли три хороших светлых школьных здания на окраине поселка. Оборванный лохматый человек принес нам большую, искусно сделанную из бамбука клетку, тщательно закрытую банановыми листьями. Как выяснилось, это был житель одной из деревень Камеруна, расположенной милях в тридцати от Кумбы; он знал только свой родной язык и несколько слов на ломаном французском языке. Поскольку я знал французский язык ненамного лучше его, мы сравнительно легко разговорились. Он слышал, что я интересовался обезьянами, поэтому принес мне несколько штук и теперь готов продать их. Охотник сорвал с клетки банановые листья, и я увидел трех обезьян совершенно незнакомого мне вида. Вглядевшись внимательнее, я понял, что в клетке сидят не три, а четыре обезьяны: одна из самок прижимала к груди крошечного детеныша, который был настолько мал, что почти скрывался в ее шерсти. В клетке находились крупные красивые обезьяны темно-серого цвета, который лишь в двух местах сменялся другой окраской; под подбородком у обезьян росли мягкие пушистые волосы чистого белого цвета; седалища обезьян были покрыты яркими ржаво-красными волосами. Без всяких споров я уплатил охотнику назначенную им довольно скромную сумму и попытался вступить с ним в переговоры, используя весь свой скудный запас французских слов. Человек, который ловит обезьян в таком количестве, заслуживал, на мой взгляд, самого пристального взгляда.

— Как ты поймал этих животных, мой друг? — спросил я на чудовищно исковерканном французском языке.

— Что вы сказали, прошу прощения? — вопросительно ответил охотник с таким же акцентом.

Я повторил вопрос, заменив одни слова другими. Мой собеседник немного подумал, почесывая затылок, потом снова сказал извиняющимся тоном, что он меня не понимает.

Я начал озираться по сторонам в поисках какого-нибудь выхода. В этот момент появился Джон. Я вспомнил, что мой верный компаньон в прошлом жил некоторое время в Бельгии и немного знал (по крайней мере так он говорил) французский язык. Я подозвал его, и он охотно включился в беседу. С великолепным оксфордским акцентом он повторил мой вопрос, и, к моему изумлению, охотник его понял. Он ответил несколькими быстрыми фразами, но на этот раз Джон его не понял. Затратив полчаса, в течение которых были попеременно использованы все языки и жаргоны, мы примерно уяснили себе способ, при помощи которого наш собеседник ловил обезьян. Он строил небольшую бревенчатую клетку в том месте, куда частенько наведывались обезьяны, и в качестве приманки клал в нее гроздь спелых бананов. Когда обезьяны, привлеченные бананами, забирались в клетку, какая-нибудь из них по неосторожности задевала тонкую подпорку, и дверца клетки немедленно захлопывалась. Я умолял охотника принести мне еще обезьян и подарил ему две пачки сигарет. Охотник обещал выполнить мою просьбу, но больше я его не видел. Полагаю, что полученных за принесенных обезьян денег ему вполне хватило на несколько месяцев, а согласно утвердившимся в Камеруне обычаям нет смысла работать, если у человека и так есть деньги и он может купить на них все необходимое: когда же деньги будут израсходованы, работа найдется. Эта нехитрая философия не лишена здравого смысла, но нам она приносила большие практические неудобства, так как после поимки животного каким-либо хорошим охотником и получения им вознаграждения он исчезал надолго или даже навсегда.

Обезьяны оказались гвенонами Пройса, или краснозадыми обезьянами. Живых представителей этого вида не было в Англии в течение по меньшей мере последних сорока лет. Я постарался как можно скорее поместить их в приличные клетки, отделив при этом мать с детенышем от остальных обезьян. Этим я обеспечил самке с малюткой спокойную и легкую жизнь. Эти обезьяны стали гордостью моей коллекции, и несколько дней я наслаждался своей радостью. Затем в одно злополучное утро какой-то отвратительный