Чемли очень интересовался гигантскими тысяченожками, хотя и относился к ним с недоверием. Эти насекомые похожи на тонкую черную спиральную пружину, снизу у них виднеется огромное количество (свыше ста) пар ножек, спереди тысяченожки имеют пару коротких усиков. Тысяченожки — совершенно безвредные существа, которые медленно переползают при помощи многочисленных ножек, поводя своими усиками. Больше всего предпочитают они сгнившие стволы деревьев. Однако их движения, очень напоминающие движения змеи, настораживали Чемли, хотя он и чувствовал, что это не змеи. Когда я клал тысяченожек на ящик в его клетке, он садился рядом и подолгу молча рассматривал их, приоткрыв рот и время от времени беспокойно почесываясь. Если тысяченожка доползала до края, падала на землю и начинала двигаться к Чемли, он вскакивал, отбегал на то расстояние, которое допускала надетая на него цепь, и кричал до тех пор, пока я не избавлял его от страшного чудовища.
Больше всего Чемли боялся змей. Он страшно волновался, когда видел меня занимающимся со змеями, жалобно стонал и ломал руки до тех пор, пока я не отходил от них. Если после визита к змеям я показывал Чемли мои руки, он их тщательно рассматривал, желая, очевидно, убедиться в том. что змея меня не укусила. В случаях, когда змея начинала ползти в сторону Чемли, его охватывал дикий ужас, волосы вставали дыбом, он громко стонал, а с приближением змеи бросал в нее сухую траву и ветки, тщетно пытаясь задержать ее продвижение. Однажды вечером, когда настало время ложиться спать, он категорически отказался войти в клетку, чего раньше никогда не случалось. Считая это простым капризом, я пытался силой загнать Чемли в клетку; тогда он подвел меня к входу и, оставив меня там, отошел назад, показывая рукой внутрь клетки и громко и испуганно вскрикивая. Осмотрев одеяло и подстилку из банановых листьев, я нашел маленькую слепую змею, клубком свернувшуюся в листьях. Она была совершено безвредной, но Чемли не хотел рисковать.
Вскоре после прибытия в лагерь Чемли вдруг перестал кушать, утратил интерес ко всему окружающему и стал проводить целые дни, съежившись в своей клетке. Он отказался от всех напитков и выпивал в день лишь полкружки простой воды. Меня в это время не было дома, получив от Джона сообщение о болезни шимпанзе, я немедленно вернулся в лагерь. Из записки Джона можно было понять, что он не знает не характера болезни Чемли, ни способа ее лечения.
Я шел на все хитрости и уловки, чтобы вызвать аппетит у Чемли, но он продолжал худеть с каждым днем. Направляя слуг за свежими плодами манго и поу-поу, я собственными руками приготовлял нежные фруктовые салаты. Но Чемли по-прежнему ничего не ел. Это продолжалось с неделю, и я начинал уже думать, что Чемли долго не протянет. Каждый вечер я заставлял его выходить из клетки и совершать со мной небольшую прогулку. Но Чемли был настолько слаб, что через каждые несколько ярдов должен был садиться и отдыхать. Я все же настаивал на этих прогулках, считая, что при всех условиях необходимо поддерживать в Чемли хоть какой-то интерес к жизни, в противном случае он будет обречен. В один из вечеров я открыл перед прогулкой коробку бисквитов и рассовал по карманам с дюжину кусков. После нескольких шагов Чемли решил отдохнуть, и я присел рядом с ним. Пока мы осматривали местность, я достал из кармана один бисквит и начал его жевать. Чемли внимательно следил за мной; он был, вероятно, изумлен тем, что я не предложил ему, как обычно, разделить со мной компанию. Закончив есть, я с подчеркнутым удовольствием облизал несколько раз губы языком. Подвинувшись ближе. Чемли начал обшаривать мои карманы, что само по себе было уже хорошим признаком. Таких вещей он не делал с первого дня болезни. Найдя бисквиты, он вытащил одну штуку, обнюхал ее и к великой моей радости, съел бисквит. Всего в этот вечер Чемли съел шесть бисквитов, в течение последующих четырех дней он питался только бисквитами и водой. Затем наступил день, когда он выпил кружку чаю и съел два банана. Я понял, что кризис прошел и Чемли начинает выздоравливать. Аппетит его увеличивался с каждым днем, в течение двух недель он буквально обжирался, а после этого все снова вошло в норму. Я был очень доволен, что все так хорошо кончилось; мы должны были переезжать в Кумбу, а в прежнем состоянии Чемли не вынес бы этот переезд.
Наступил день нашего отъезда из Бакебе. Когда Чемли заметил подъехавший грузовик и увидел начавшиеся сборы вещей и экспонатов, он догадался, что предстоит любимое его развлечение — поездка на машине. Он улюлюкал, кричал, возбужденно прыгал, натягивал свою цепь, дико барабанил по стенкам клетки, создавая как можно больше шума, чтобы напомнить о себе. Может быть, он беспокоился, что мы его забудем. Когда все было собрано и погружено, клетка была водружена в кузове грузовика, и Чемли забрался в нее, радостно гикая. Мы двинулись в путь. Слуги разместившиеся по бокам и у края грузовика, затянули громкую песню. Чемли вдруг подхватил песню протяжным и довольно мелодичным завыванием, что вызвало у остальных певцов взрыв смеха. Повару пение Чемли показалось даже настолько смешным, что он вывалился из машины. Хорошо, что грузовик не успел еще набрать скорость, мы затормозили и подобрали покрытого пылью, но все еще смеявшегося повара.
В Кумбе благодаря любезности преподобного Поля Шиблера и его супруги мы получили в свое распоряжение три принадлежавших миссионерам школьных здания. В первое время, как и обычно, когда приходится устраиваться на новом месте, в нашем большом хозяйстве царил полный хаос. Перед ними сразу же остро встала проблема снабжения водой. Пока мы находили подходящего водоноса и снаряжали его необходимым количеством тары, Чемли громко сообщил о том, что он хочет пить. Он был привязан снаружи, и к нему уже сбежалась толпа местных жителей, никогда ранее не видевших живого взрослого шимпанзе. В отчаянии я открыл бутылку пива и поднес ему. К моему изумлению, Чемли радостно принял этот напиток и старательно облизывал губы после каждых нескольких глотков. Чем меньше пива оставалось в бутылке, тем выше запрокидывал ее Чемли и тем больше зрителей собиралось вокруг нас. Скоро Чемли начал забавно прыгать, кувыркаться и размахивать руками. Он был весь покрыт пеной от пива и чувствовал себя превосходно. Но это пьяное веселье доставило мне много хлопот, так как только через несколько часов Чемли протрезвился и начал вести себя прилично. Кроме того, потребовалось вмешательство трех полисменов, чтобы рассеять толпу человек в двести, окружившую занятые нами дома и закрывшую нам все входы и выходы. С того дня Чемли больше не получал напитков крепче лимонада или чая, какая бы жажда его ни мучила.
Вскоре после нашей остановки в Кумбе к компании обезьян присоединилась Су. Это была самая маленькая из всех виденных мною когда-либо шимпанзе: она еще не могла ходить и имела всего четыре зуба. Су появилась в корзинке, из которой с любопытством выглядывали ее широко раскрытые глаза. Обезьянка жадно сосала собственную ногу. Как она выжила у своего хозяина, кормившего ее только похлебкой из ямса, я не знаю. В течение часа она высосала полную бутылку теплого молока с сахаром и рыбьим жиром. Когда я показал ее Чемли, он не проявил к Су особого интереса и только попытался ткнуть ее пальцем в глаз. Мои надежды на романтическую привязанность друг к другу большого и маленького шимпанзе не оправдались.
Каждой матери, которой надоедает писк ее краснолицего ребенка, я бы сказал: «Обменяйте его на маленького шимпанзе, такого, например, как Су. Он доставит вам не меньше удовольствия и вдвое меньше хлопот». Ночи Су проводила в утепленной корзине, днем она забиралась в мою кровать. Я никогда не слышал ее плача и капризов. Она поднимала страшный крик, стискивая кулачки и брыкаясь маленькими ножками, только тогда, когда я показывал ей бутылку с молоком, а затем обнаруживал, что молоко еще не остыло и его нельзя дать обезьяне немедленно. Это было с моей стороны преступлением, и Су сразу же ставила всех об этом в известность. Первый завтрак Су получала в семь часов утра, в последний раз она кушала в полночь. Всю ночь она спала совершенно спокойно, что не плохо было бы перенять многим грудным младенцам. Днем, как я уже говорил, она лежала в моей постели, сосала пальцы рук или ног, иногда немного кувыркалась по кровати, но значительную часть дня спала.
У Су выделялись голые розовые ладони, ступни и лицо, все остальные части тела были покрыты густыми черными волосами. На голове волосы как будто разделялись посередине пробором, далее они ровной челкой спускались на уши. Су немного напоминала мне японскую куклу с серьезно торжественным лицом. При первой встрече с ней я был очень огорчен, так как опасался, что такое крохотное существо потребует бесконечного внимания и забот, на которые у меня не хватит времени. Оказалось, однако, что она доставляла нам значительно меньше хлопот, чем любое другое животное в нашей коллекции. Слуги настолько полюбили ее, что разгоралась серьезная борьба за право поить ее молоком. Даже Джон, когда он думал, что меня нет поблизости, подходил к Су, нежно гладил ее и бормотал ей детские сказки; я несколько раз заставал его за этим занятием.
Чемли, я полагаю, немного ревновал нас к Су, но он был слишком джентльмен, чтобы чем-либо это
