Вор поймал за пуговицу телогрейки Колоса, укорил с отцовской простотой:

– Пошто баловал-то? Убьет тебя гордец. Он такой! Поведешь и знай наперед – другого пути у тебя нету.

– Никанор Евстафьевич…

– Буде каяться. Время торопит. Держи вот, собачке дашь.

Дьяк протянул Колосу кусок колбасы, тут же предупредил:

– Сам не слопай. Яд в ей. Сожрешь – и прощай твой коммунизм.

– С вами доживешь.

– С нами зачем? Со своими жировать будешь. Нам одну услугу оказать придется. Дело свое сделаешь строго. Иначе у этих головорезов пощады не проси. Сам видал, что они с Ипполитычем сотворили. Царство ему небесное!

Дьяк перекрестился, приподняв над головой кепку – восьмиклинку.

– Загорится в старой котельной. Начальство знает – там вся накипь собирается, может, шибко горевать не стоит. Коли словят вас, дело-то обоюдное – Ипполитыча на себя не берите. Найдем, кому грех одолжить. Поклажу не теряйте. Многих воровских жизней она стоила. Вам доверена, с вас спросится…

Глухой взрыв потряс сарай. С потолка посыпалась земля.

– С Богом!

Дьяк опять перекрестился. Помог беглецам надеть половчее мешки с грузом. Молча пожал каждому руку, ладонь Упорова придержал, чтобы сказать:

– Не бери воровского креста, парень. На том кресте себя распнешь!

– У меня свой крест, Никанор Евстафьевич!

Упоров успел заметить, как Ираклий уронил в дыру под полом тело старшины Стадника, и подумал о черной свече, что будет освещать ему дорогу.

Колос постарался усмирить дрожь в голосе:

– Зачем курок взвел? Зачем?

– Чтоб знал – тебя не бросят.

Пельмень скрипнул зубами с особенной выразительностью, и это подействовало без слов.

Колос приклеился грудью к плоскому песчанику, пополз, стараясь держаться против ветра. Овчарка все-таки поймала его запах. Шерсть на ее загривке пришла в движение, верхняя губа освободила два белых клыка.

– Горда, – задыхаясь, позвал человек. Уши собаки заострились, голова медленно склонилась набок. Она узнала голос.

– Иди сюда, собачка, иди!

Колос с трудом выговаривал слова, шаря в кармане телогрейки. Запах колбасы вызывал головокружение.

Зэк боролся с диким желанием сожрать ее. Он ел ее кожей, чувствуя, как весь превращается в мешок слюней, они уже текут через край. Невыносимо дышать!

Собака приблизилась осторожно и не агрессивно.

– Герда, – прочмокал Колос. – Вот возьми, возьми!

Она повела глазами в сторону водовода, где прятались зэки, слегка рыкнула.

– Тише, тише, собачка, – успокаивал ее трясущийся зэк, зная наверняка – первая пуля достанется ему. – Кушай, кушай!

Герда взяла колбасу, без жадности съела, вильнула признательно хвостом.

– Вот и молодец, – облегченно выдохнул Колос.

Повернул голову, но, увидав торчащий из куста ствол нагана, почувствовал себя плохо. Собака лизнула ладонь, он ее тут же отдернул, вытер о телогрейку. Герда решила – с ней играют, лизнула его прямо в губы. Он спрятал лицо в землю, вытер о землю губы и попятился. Герда присела, дернулась. Распрямиться уже не могла, свалилась набок, загребая сильными лапами сухую траву. А Колос все полз, вернее – пятился, стараясь не замечать страдающих глаз Герды.

– Вы куда, Михаил? – спросил подползший Малина. – Двигайте вперед!

Гримаса ужаса стерла траур с лица бывшего чекиста, оно обрело землистый цвет.

– Вы же обещали, – прошептал Колос, – Киканор Евстафьевич лично.

– Ползи вперед, Михаил! – голос обрел топ приказа. – Ползи, у меня немеет палец…

Колос всхлипнул. Он не хотел умирать. Потому и полз, изредка вытирая слезы, проклиная родного отца, не сумевшего отстоять сына перед этим выжившим из ума партизанским вожаком. Что-то булькало в его большом теле от неудобства передвижения по мерзлой земле, покрытой в углублениях зачирелым снегом. Отношения с Русланом уже не казались столь унизительными. Хотелось вернуться на нары – к водянистой баланде и обещанному ему отходчивым Андрощуком месту нарядчика.

Теперь при нем остались одни мечты да трижды проклятые воры с пистолетами…

…В кочкарнике, у тощих, настеганных лютыми ветрами березок, сделали первый привал. Распаренные быстрой ходьбой и ощущением нахлынувшей свободы, сидели на мешках, похрустывая сухарями, черпая пригоршнями из темной лужицы меж кочек еще не успевшую хватить весеннего духа безвкусную снеговую воду.

Первым поднялся Пельмень, ткнув стволом в сторону Колоса, приказал:

– Поднимайся, боров! Идешь впереди нас. Ты! – Ствол указал на Упорова: – За ним! И предупреждаю, Фартовый. В случае…

– Оставь свои ментовские замашки! Меня уже предупреждали, – Упоров потянулся с полным пренебрежением к нагану в руке вора. – Слишком много погонял для одного побега!

Пельмень побагровел, но Малина его одернул:

– Спрячь фигуру, Шурик. Ты ведь не хочешь спалить всех нас?

– Побег воровской!

– Согласен. Бери у фраеров три сидора, тащи. Теперь слушайте меня: если кто-нибудь попробует замутить поганку, у нас появится лишний сидор. Менты хипишнутся часа через четыре, тогда вам будет не до склок, Шурик.

– Отпустите меня, – промямлил Колос, пряча в ладони лицо.

– Нет, Михаил, – Малина вздохнул. – Друга я не брошу. Двигай!

Беглецы пересекли болото с волчьей осторожностью, хоронясь за высокими кочками. Минут через сорок болото начало переходить в лес. Появились ели и лиственницы с причудливо изогнутыми ветром мускулистыми стволами. Бездонные ключи тайги еще не начали серебристые разговорчики о своих темных тайнах, спрятанных где-то глубоко под моховой подстилкой.

Треск слева лавиной обрушился на обострившийся слух беглецов. Пельмень выбросил в сторону шума наган, успев дернуть на себя курок.

– Не дергайся, Шура, – прошептал не больно твердо сам заволновавшийся Чалдон. – Лось ломится. Спал, должно, или кормился. С подветру оборотились, он и чухнулся…

…На северном склоне небольшого хребта, где снег держался плотной, слегка зачирелой поверху массой, пошли след в след, с трудом одолевая трудный подъем.

Через пару часов идти стало полегче. Шли по льду ручья, радостного и певучего, как молодой скворец.

– Отсюда до тракта двадцать минут ходу, – Денис Малинин поглядел на те самые часы, которые Упоров видел в руках Филона. – Полковник Губарь уже волнуется.

– На ночь глядя собак не пустят. Да и траур у них нынче…

– Траур трауром, но рвать когти следует пошустрей. Верно, Михаил?

Колос обидчиво отвернулся, хотел сдерзить, но Малина покачал укоризненно головой:

– И зачем ты меня только в это дело втянул?! Хрен отбазаришься от прокурора!

Метров за сто до дороги начинался низкорослый кустарник, и зэки пошли полуприсядью, а где и ползком.

Наконец Денис остановился, сбросил мешок, переводя дыхание, произнес вполголоса:

– Сидора оставляем здесь. Мишу связать. Ты же не будешь обижаться на тех, кто подарил тебе свободу? Договорились?