собачью еду. Его сгубила красота. Супруга Андрощука Изабелла Мефодьевна не устояла. Ей с детства морочили голову герои оперетт, а здесь вот он – несчастный! Любовь повлекла ее в темный закуток собачьего питомника. Там их и прихватил с поличным начальник оперативной части.

Андрощук бил грешную супругу рукояткой табельного оружия, однако не посмел выпустить из него пулю в высокий потный лоб сына соратника легендарного Ковпака. Боялся, что когда-нибудь… всякое может случиться.

– Как чекист бывшему чекисту дарю тебе жизнь, – сказал он, отдышавшись. Откроешь рот – заберу подарок обратно.

Колос поддернул штаны и упал перед ним на колени. Мрачный Андрощук, сунув в карман панталоны супруги, ушел, не обернувшись на бывшего чекиста. Он был добрым человеком, но не любил, когда с его женой спит кто-то посторонний…

В зоне, на общем режиме Клосу стало невыносимо тяжело. Он лазил по помойкам с одним желанием: бросить в требовательный желудок корку хлеба. Хорошо все понимающий и зорко видящий Руслан Чащаев все подметил и предложил страдающему человеку постоянную связь.

– Я тебя люблю, – сказал, прижав Колоса в сушилке, страстный Руслан. – Никто не узнает. Давай попробуем. Белый хлеб будешь кушать…

У Колоса хватило сил для сопротивления, но с каждым днем голод все настойчивей гнул его волю. Тихий голос из пустого желудка шептал: «Плохой человек лучше хорошего мертвеца. Скоро ты упадешь».

Он нес в морг тело покойного секретаря обкома партии Антипина, который отравился на помойке крысиным ядом, думал о том, что Руслану придется уступить. Иначе – смерть. Такая же – на помойке или в другом месте. Какая разница?! Руслан не хочет насилия, хочет по-хорошему. Говорит – любит… Тьфу! Мерзость какая!

'… Похоже, этот тип нервничает, – решил, наблюдая за Колосом, Упоров.

– Тоже завязан с воровским побегом? Но каким образом? Чекист…'

– Встать! Выходи строиться!

Вадим встал. Мысли остались при нем: «Бандитов и насильников воры к себе не допускают. Значит, дело в чем-то другом…»

Около Колоса завертелся Руслан. Погладил по заду, сунул в карман телогрейки небольшой сверток.

«Явно клеит в невесты чекиста. Ничего не понимаю! На мясо берут? А может, меня на мясо? Хрен пройдет!»

Кокетливо краснеющий Колос вызывал отвращение. Но Вадиму было необходимо взять себя в руки и видеть то, что происходит с этим опускающимся типом.

Развод начался строго, почти торжественно, без привычных окриков и угроз. Команды заметно сдержанны, даже спокойны. Лица конвоиров не столь равнодушны, если не сказать – слегка растерянны. Что-то случилось.

Только не дознаешься: все словно воды в рот набрали.

Тысячное разнобашмачье ног стирает до летучей пыли мерзлую землю лагерного плаца. Пыль поднимается над колонной коричневым облаком, оседает на прошлогодней траве и самих зэках.

– Вольно! – командует дежурный по лагерю. – Можно покурить.

Вот те раз – курить на разводе!

– Щас амнистию объявят! – шепчет изработанный в шахте мужик с печальным взглядом терпеливой лошадки. – Иначе умру завтра.

– Вы за что устроились, провидец? – интересуется у мужика зэк в приличном коверкотовом пиджаке.

– За хлебушек, сокол мой. За хлебушек. Стянул мешочек. Он червончик и вытянул. Тяжелый оказался…

– Сподручней было кассу взять.

– Не обучены. С испокон веку – при хлебе. И без хлеба.

– Вы что, по кассам практиковали? – вроде от нечего делать спрашивает Малина коверкотовый пиджак.

– Нет, что вы?! – зэк натурально сменился в лице. – Случайный человек. По случайному делу.

– А лепень ваш играется, простите за навязчивость?

– Я не из мастаков, но понемногу шпилю. Для души и лучшего времяпровождения.

– Но часики-то на вас игранные. Уж сознайтесь – игранные?

Зэк в коверкотовом пиджаке прячет глаза под красными веками.

– Совершенно неожиданно у одного бедового фронтовичка выиграл. До сих пор удивляюсь.

– Так вы, сказывают некоторые осведомленные товарищи, на мокром деле отличились?

– Как вы смеете! Взгляните на меня – интеллигентный человек. Шел на свидание к даме сердца, вместо нее пришел муж. Ударил меня головой в лицо. Я говорю: «Давай помиримся. И иди к моей жене». Три свидетеля говорили то, что говорю вам я. Все происходило у фонтана, в который мочился пьяный Пушкин. Там же этот ревнивый тип вынул нож, а мне знакомый армянин одолжил бутылку шампанского. Перед тем, как он хотел меня зарезать, я ударил его бутылкой. Чуть раньше и по голове. Что было дальше?

– Да, что было дальше? – Малина принял игру.

– Голова оказалась некачественной, а он – беспартийный, еще и уголовный тип. Это меня спасло. Вначале мы дали следователю, затем – судье и прокурору.

Последние двое оказались людьми честными: они дали мне сдачи – шесть лет за непреднамеренное убийство.

– Так они грохнули Фрукта, – прокомментировал исповедь Пельмень, лениво слушавший их разговор. – Фрукт шел их вложить, а Филон стукнул его бутылкой по голове. Все правда.

– Фрукт был бяка, – улыбнулся Малина. – Не будем о нем вспоминать. Часы, насколько я уяснил, играются.

Филон нажал на кнопку. Часы открылись. Упоров (мог в этом поклясться) видел, как рука Малины сняла из – под крышки бумажку.

Филон вздохнул:

– Согласен. Но учтите – бока швейцарские.

– Когда они успели сменить гражданство? Прошлым годом на Челбанье их играл покойный Мышь, они были французские.

– Мышь-таки покойный? Быстро он это умеет делать!

– Губарь идет, – ожил укравший мешок пшеницы мужик. – Злой шибко. Плохие, поди, вести.

– Ну, это точно амнистия, а ему с тобой расставаться не хочется.

– Дал бы Бог!

– Богу нынче не до нас: Гуталина ждет на Страшный Суд.

Продолжая наблюдать за листком, Вадим видел, как он попал вместе с папиросой в руку Ворона и тут же – к Каштанке. Конечного адресата разглядеть не успел. Раздалась команда:

– Смирно!

Губарь прервал рапорт дежурного каким-то обреченным движением руки и, весь потемневший, прошел мимо. Вислые щеки лежали на стоячем воротнике кителя серой мешковиной, лоб стянут в ребристые складки, отчего довольно стройное тело полковника кажется случайно подставленным под отжившую голову.

Он остановился, сцепив за спиной ладони, и, глядя на выпирающую за зоной лосиным горбом сопку, начал говорить:

– Хочу сообщить вам важное правительственное сообщение.

– Про амнистию! Про амнистию! – скулил хлебный вор.

– Вчера скончался…

Упоров почувствовал, как все в нем задрожало мелкой, противной дрожью.

– …великий вождь советского народа, Генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин.