поведал о том, что он намерен собрать бригадиров Крученого, заставить их следовать нашему примеру. Заставить! По – другому не умеем…

– Они развяжут «метлы» и такое ему наговорят!

– Вы как думали?! Парторг стал не в меру деятелен. Переборщили вы с этим самым партхудожником, Вадим Сергеич. Бугры соберутся завтра в кочегарке, чтобы обсудить совместные действия против нас.

Упоров присвистнул.

– Вот так новость! Вы славно поработали, Соломон Маркович.

– Туда должен сходить Никанор Евстафьевич.

Дьяков сможет повлиять на них своим авторитетом.

– В бригадах половина сук. Другие, после того как воров начали трюмить, колеблются…

– Выходит…

– Выходит, как и заходит! Нам нет надобности ставить его в известность. Туда пойду я.

– Мне кажется, – Соломон Маркович хитро прищурил луповатый глаз, – разговор необходимо перевести из взаимных упреков в просительный, товарищеский диалог. Мы, мол, открываем самый короткий путь на волю и ждем от вас…

– Все – по ситуации. Ну, а главный вопрос?

Голос вздохнул, помолчал, однако недолго содержал себя в строгости. Улыбнулся, постучал по дереву, прежде чем сказать:

– Они уже подготовили документы на всех, кто подошел по сроку. Мероприятие есть мероприятие! Возможно, в ближайшее время вам предстоит личная встреча с секретарем райкома партии.

– Я этого не переживу! А если все-таки переживу, то непременно убегу с тобой в Америку! Зачем я ему нужен?

– В нас действует партийное сознание. Партийный закон, зарплата, судьба, семья, школа, проститутки, церковные иерархи. В партии заложен преступный смысл извращенного развития государства.

На лице Соломона Марковича выказалась низкая потребность мщения, он даже слегка скрипнул зубами, чтобы убедить в своих чувствах бригадира, и продолжил более миролюбиво:

– Когда-нибудь они взорвут сами себя. Не знаю только: радоваться тому или плакать…

– Радоваться! – категорически посоветовал Упоров. – Сегодня надо радоваться и всячески поддерживать их тупиковое направление. Завтра нас с вами в этой стране не будет. Порядок подмены ценностей сохранится в России до конца столетия. Вы доживете до конца столетия?

– Не знаю. Сомневаюсь… Откуда такая точность в прогнозах?

– Я бы не дал этим козлам даже года. Но раз уж они не поскупились и дали мне двадцать пять, пусть живут, простите, догнивают до конца столетия. Что с Морабели?

– Загадка… – Волков все изобразил на лице. – Ему почему-то не хочется с вами расставаться. Полковник может стать основной проблемой лично для вас.

Вадим задумался, не спуская с Соломона Марковича отсутствующего взгляда. Он, конечно, не испытывал благодарности к начальнику отдела по борьбе с бандитизмом за настоящий к себе интерес, но в этом предугадывалась и надежда. Пока что сомнительная, зыбкая, однако все-таки присутствовала.

– Важа Спиридонович уже стал парторгом?

– Еще нет. Предстоит беседа в Главном управлении и ЦК. Говорят, он очень хочет. Ну, просто – очень!

– Кто не хочет стать парторгом?! Ни за что не отвечаешь, за все спрашиваешь.

Упоров с искренней нежностью погладил по голове Соломона Марковича, как цыган – конокрад гладит надежную лошадь:

– Соломончик, друг мой некрещеный, вы – большая умница. Вам бы шпионом работать где-нибудь на Гавайских островах. Надеюсь, инстинкт самосохранения подсказывает – Никанора Евстафьевича не стоит перегружать излишней информацией?

– Он мне подсказывает, – подтвердил догадку бригадира Голос. – У гражданина Дьякова развит индивидуальный творческий эгоизм и, кажется, наш уважаемый…

– Короче! – напрягся Упоров.

– Короче нельзя. Я не знаю, что он успел натворить, но майор Рогожин при его имени неловко морщился.

– Обыкновенная профессиональная зависть? – немного успокоился Упоров. – Они же оба – политруки.

– Уж поверьте моему чутью – дурак не умеет прятать настоящие чувства. Они настоящие.

– Старая калоша! Наверняка хочет откинуться хорошо упакованным.

– Кто не хочет иметь надежные виды на будущее? – пожал плечами Соломон Маркович. – Человек бессилен перед искушением. В нем нет того духа, способного преодолеть…

– Обходитесь без обобщений, профессор. – Глаза бригадира потеряли тепло. – Он кроит в самый неподходящий момент! Хотя бы из вежливости мог пригласить нас в долю…

– Это поступки из будущей эпохи зрелого социализма, когда в доле будут все. Вы в ней жить не собираетесь, поэтому давайте спать.

– Согласен, – зевнул бригадир, но, вспомнив о чем-то важном, предупредил Волкова. – Соломон Маркович, меня страховать не надо. Управлюсь.

– Как скажете, Вадим Сергеевич. Я бы не рискнул в одиночку – к этим людоедам. Впрочем, каждый имеет право на свой собственный способ существования. Рискует за свой счет…

Последние слова Упоров не расслышал. Он спал.

В рабочую зону они шли рядом. Отец Кирилл говорил, а бригадир слушал его вполуха, находясь во власти собственных мыслей.

– …То были союзы, созданные самим Господом, и подвиги любви, Им освещенные. Но как часто в наше лихое время страсть и легкомыслие берут верх над трезвым благоразумием. Таким союзам уготована жизнь ночного мотылька над горящей свечой: сгорают, осыпая души супругов пеплом разочарования. В вашем союзе вы – взрослый, трезвый муж. Муки, пережитые вами в каторжном обществе, не могут служить оправданием будущей ошибки. Отрекитесь от плотского эгоизма и вместо земной, по-человечески понимаемой выгоды, примите Совет Божий, ниспосланный вашим сердцем…

– Она ждет меня седьмой год.

Монах наклоняется, поднимает с влажной земли насаженную на березовую ручку совковую лопату, не торопясь осматривает инструменты, только после этого спрашивает:

– Когда назначено венчание и где такое возможно/

– В клубе. Сегодня. Во время репетиции.

– Мудрено придумали. Ну да сочту за честь благословить ваш союз.

– Я знал, что вы нам не откажете.

С тем бригадир уходит, польщенный его смирением Тихомиров кланяется ему уже в спину.

…Бригадир идет по косогору отвала туда, где зэки начали строить теплушку для нового полигона. Зона тянулась все дальше и дальше к ручью Надежды, что журчал у подножия гольца с названием Лисий хвост.

Там, по словам геологов, «золота хоть лопатой греби».

Ему плевать на то богатство. Оно администрацию волнует: ордена, звания, слава. И это тоже козырь в твоей игре, если каторжный срок перешагнет предел ожиданий…

Вадим шел, не разбирая дороги, через низкий кустарник, цепляющийся крючьями веточек за кирзовые сапоги. Куски черной грязи отскакивали в разные стороны, оставляя за ним грязно – зеленый след.

Его отвлек запах свежеспиленного леса, а уже потом – голоса. Шестеро зэков, стоя перед невозмутимым Ольховским, размахивали руками и произносили бранные слова. За их спинами лежали ошкуренные штыковыми лопатами бревна. Охранник, в расстегнутой до пупа гимнастерке, сидел на лесенке в обнимку с автоматом, лениво наблюдая за перебранкой.

– Сказано двойной, так оно и будет, – говорил, не обращая внимания на угрозы, Ян Салич. – Нам здесь зимовать.