— Нуда...

— И кто он? Я имею в виду, кто он по жизни? В погонах? Из чиновных? Чисто конкретная братва?

— Братва, конечно...

— Авторитет? В законе?

— Нет, не дотягивает. Как вам сказать... Не бригадир и не авторитет. Где-то посерединке...

— Понятно, — сказал Мазур. — Есть прапорщик, а есть старший прапорщик... И что?

— Он сказал, что поцапался с телкой. Телка — чья-то там жена. Какого-то старого хрыча. Из новорусских. Удав с ней месяца два трахался, а потом у них что-то там не склеилось, разбежались со скандалом, и он хочет ей маленько напакостить...

Уже без улыбки, окаменев лицом, Мазур сказал:

— Ну, дальше!

— Она ездит в одно и то же казино, регулярно. Удав сказал, что заедет за мной, когда все будет готово, присмотрит издали... В общем, мне нужно было, когда она отъедет, стукнуть ее машину. Легонечко, несерьезно. А потом заявить ментам, что она на меня бросалась с пистолетом... И все, собственно... Он ничего не говорил, а я, понятно, особо не расспрашивал, но потом, когда у нее из машины достали пушечку, стало ясно, что кто-то ее туда подкинул... Вряд ли сам Удав, конечно... Мало ли шестерок?

— Ну и?

— Ну и все. Удав за мной заехал, у казино вышел, а я стал ждать. Машину мне показали заранее... Она вышла, стала отъезжать, тут я и... аккуратненько... Что вы так смотрите? — занервничал Муслим. — Вас бы на мое место... Это ж Удав...

— Успокойся, — сказал Мазур холодно. — Я же сказал — выложишь все, как на духу, — помилую. Значит, так и было? Ничего не пропустил, не утаил?

— Да, Господи! — Муслим прижал руки к груди, лицо его выражало и страх, и крайнюю степень искренности: — Нечего больше рассказывать!

— Хочется верить, что ты себе не враг... — задумчиво сказал Мазур. — Давай теперь поговорим о твоем Удаве...

Муслим машинально огляделся по сторонам, понизил голос:

— Говорят, он служил в каком-то жутком спецназе... То ли ГРУ, то ли вообще какие-то засекреченные убийцы, у которых даже названия официального не было.

— И, если пройти по всей цепочке, наверняка окажется, что он сам эту мульку когда-то запустил, — сказал Мазур с неприкрытой скукой. — А служил он, если вообще служил, в стройбате под Урюпинском...

— Серьезно, он знает приемы...

— И черт с ними, — сказал Мазур. — Мусля, не рассказывай мне, какой он страшный и жуткий. Меня это совершенно не интересует. Я и сам не подарок, откровенно говоря. Давай о делах насквозь практических: как выглядит, где живет, на чем ездит, где обедает... Уловил? Конкретику давай, родной...

Глядя в окно на мирный городской пейзаж, он улыбался. По жилочкам знакомой волной растекался охотничий азарт.

...Открыв дверь, Мазур даже присвистнул от удивления:

— Какие люди, и без звонка...

— Сюрприз хотел сделать, — сказал Лаврик чуточку сварливо. — А ты, сдается мне, постарел — дверь открываешь, не спрашивая, кто там. Мы ж не в Чикаго, а в Белокаменной как-никак.

— А зачем? — пожал плечами Мазур. — Посмотрел в глазок, увидел старого друга, как тут не открыть?

— Не видел я в двери глазка...

— А вот он, изнутри, — сказал Мазур — полюбуйся.

— Что за черт, и точно... — Лаврик нагнулся к глазку, выпрямился, выглянул на лестничную площадку, покрутил головой: — Неплохо, неплохо...

— Я ж прекрасно помню, что мы не в Чикаго, — сказал Мазур. — Проходи. Виски, коньяк или что?

— Ни капли.

Мазур всмотрелся и убежденно сказал:

— Это не ты. Точно, не ты. Либо инопланетянин-подменыш, либо робот... — он ухмыльнулся и закончил все же: — Либо курс у венеролога проходишь.

— Я тебя тоже люблю, как брата, — сказал Лаврик. — Веди куда-нибудь, где можно в удобном кресле расположиться, а то я сам с непривычки в твоих хоромах заплутаю.

— Сюда, — сказал Мазур. — Нет, ты серьезно насчет абстиненции?

— Увы, увы, — признался Лаврик, опускаясь в кресло с некоторым подобием стариковского кряхтения, что, разумеется, было чистой воды притворством. — Сдавать сегодня один хитрый анализ, требующий кристальной трезвости... Да ты сочувственную рожу не строй, это не подозрение на хворь, это командировка... Точнее, выезд к новому месту работы. Вот газировочки я бы испил.

Мазур принес из холодильника что-то безалкогольное, достал высокие стаканы, уселся напротив гостя. Какое-то время царило молчание — и затянулось оно настолько, что его свободно можно было назвать неловким. Мазуру не приходили в голову никакие светские фразы для затравки разговора, а Лаврик нисколько не стремился ему в этом помочь, сидел с невозмутимым видом и потягивал холодную газировочку — хоть и солидных лет мужичок, остававшийся, сразу видно, крепким профессионалом, опасным, как гремучая змея, которой ненароком дали пинка пьяные ковбои. Вот только некий штришок портил картину...

— Слушай, — сказал Мазур, присмотревшись, — ты ведь волосы красить начал...

— Ага, — сказал Лаврик преспокойно. — Заметил все же? А мне клялись, что подобрали красочку, не отличимую от прежнего колера волосни...

— Вот то-то, — сказал Мазур. — Слишком уж у тебя патлы молодые. Я тебя лицезрел на протяжении многих лет...

— Ну вот, пришла такая блажь, — сказал Лаврик. — Седины отчего-то терпеть не могу. Тебе, сразу видно, красивая проседь на висках только нравится, а я не переношу что-то... Могу я наконец себе позволить какой-нибудь пунктик?

— У тебя один уже есть, — сказал Мазур. — Пенсне твое легендарное.

— Ну, пенсне у меня настолько давно, что превратилось уже из пунктика в непременную деталь образа...

— А почему сейчас не надел?

— Потому что разговор будет крайне серьезный, — сказал Лаврик.

— Да ну? — с наигранной беспечностью улыбнулся Мазур.

Лаврик смотрел на него строго и печально. И не мигал так долго, что в самом деле стал напоминать гремучую змею — не шебутную, кусающую все, что движется, а пожилую уже, умудренную житейским опытом и философской ленцой. Но тем не менее оставшуюся полноценной гремучкой с полным комплектом зубов...

— Сколько лет мы друг друга знаем, я уже путаюсь, — сказал он наконец. — Двадцать пять уж точно.

— Даже поболее, — сказал Мазур.

— Вот именно, даже поболее. И никак нельзя сказать, что мы с тобой были недругами, даже недоброжелателями не были. Я тебе как-то жизнь спас, всерьез, без дураков, а ты, соответственно, мне. Или наоборот — сначала ты мне, а потом я тебе... Не помню точно. Какая разница?

— Какая разница? — как эхо подхватил Мазур. — Но если уж у нас выдался умиленный и ностальгический вечер воспоминаний, то, исторической точности ради, нельзя не внести в летописи и на скрижали, как ты лет восемь назад меня всерьез подозревал то ли в шпионаже, то ли в измене, то ли во всем сразу. В Сибири дело было. Помнишь?