Нет никакого сомнения — все и было бы так, как обсуждали Михалыч с Игорем и с умным не по летам Андреем Лисицыным. Несомненно, гэбульники приспособились бы стрелять так, что из зимовья и носа нельзя было бы высунуть. А потом можно было зайти с тыла, пробираясь между лиственницами, или даже просто подойти вплотную, подавив своим огнем сопротивление. А подойдя, можно было без труда бросить гранату в окно или просто поджечь зимовье. Нет никаких сомнений, что к вечеру этого дня Михалыч и Женя встретились бы со своими предками, а у остальных если и был бы выбор, то не особенно завидный.

Так думали не только они, но и Саня Ермолов, и Андрей Крагов. Они даже пришли к выводу, что огибать зимовье нет никакой необходимости. Нужна была лишь группа добровольцев, и Саня Ермолов, Витька Ленькин, Санька Тарасюк, Фома Косорылов и Костя Коровин должны были спуститься по склону и продвинуться к зимовью на расстояние рывка. После чего, естественно, осуществить этот рывок, подойти вплотную к зимовью и поджечь его (для чего — щепа, бумага, спички) или бросить дымовую шашку в щель-бойницу.

С каким удовольствием пошел бы сам Крагов бросать в бойницу дымовую шашку, с каким наслаждением он бы лично всаживал бы пули, бил бы ножом и прикладом! Но не судьба, не судьба. Потому что приходилось принимать командование над обоими отрядами. Потому что полковник Красножопов лежал, прикрытый собственной шинелью. В горле у полковника зияла сквозная дыра, а на лице смешались выражения гнева, испуга, презрения… Впрочем, я не берусь описать выражение, застывающее на морде загнанной крысы, тем более крысы, которая к тому же считает, что загнали ее в высшей степени нечестно. Тут и ненависть к тем, кто убил, и ко всем, незаслуженно остающимся в мире. И презрение, по сути дела, ко всему. Потому что ведь и убили Красножопова неправильно — убили люди, которых он особенно сильно презирал всю свою жизнь.

И счастье еще, не знал он, что пуля послана шестнадцатилетним мальчиком, еле научившимся стрелять. В смысле — счастье для Красножопова.

Но и без него все было решено и согласовано, и все было бы, как решено, с продвижением отряда, с броском шашки, с пальбой в упор по выскакивающим из зимовья, захлебывающимся от удушья людям.

Все это непременно было бы, не умей Ямиками Тоекуда выяснять все, что его интересовало, в том числе и у эбису, и не узнай он места, где снимался памятный ему фильм, где делались фотографии, развешанные по стенам в лаборатории Чижикова.

И в тот самый момент, когда уже шли бросать шашку и поджигать, когда никто не рисковал появиться у простреливаемых бойниц, отряд Ямиками Тоекуды вышел на звуки стрельбы, и перед ними открылась Долина мамонтов, непонятная бревенчатая штука и откосы, рассеченные оврагами.

Диспозиция была в общем понятна: одни сидели в этой бревенчатой штуке и отстреливались сквозь бойницы. Другие обстреливали бревенчатое сооружение с террасы, а несколько человек уже спускались по склону, и было ясно — направляются к избушке. Диспозиция была ясна, неясен был другой важнейший вопрос: кто здесь кто?!

Вроде бы на террасе реки сгрудилось больше людей, чем было в группе Михалыча. И таких вот, в камуфляже, в группе не было ни одного. И все-таки не сразу же нападать. Тоекуда навел бинокль на переходящих реку и явственно увидел — первым шел один из «чижиков», кажется, его зовут Витька- Ленька. Как-то в этом духе, одним словом. И второй тоже из «чижиков».

Ну вот, хоть с этим разобрались…

— Ну, Миса, начинара говорира…

— Эй! Братва! Вы зачем наших друзей обижаете?!

Недоуменная тишина. Высунулись притаившиеся в ягеле, за стволами чахлых лиственниц. Остановилась группа на склоне, постояла, повернула наверх.

— А вы кто такие? Чего тут командуете?

— Мужики, вам не кажется, что нам делить тут нечего? Сколько нас, вы видите, но это ничего… Мы вас отпустим, только вы наших друзей не обижайте!..

— Они наше имущество украли!

— Ну?

— Баранки гну! Вы кто такие?

— Нам Фрол поручил, господа!

Такое «толковище» могло длиться хренову кучу времени. И продолжалось бы, наверное, если бы не