не менее это не мешает ему творить чудеса. В сердцах пожелал соседу зла — и тот на следующий день удавился.

Приглянулась соседка, и она сама прыгает в его постель.

— Да, — вынужден был согласиться Синяков, — в жизни такое случается.

— Как бы то ни было, результат налицо. Города медленно, но верно сближаются. Пространство, разделяющее их, — не банальное пространство, к которому вы привыкли, а пространство мистическое, — все больше напоминает трухлявую колоду. В нем имеется множество слабых мест, через которые бесы проникают в мир людей, а люди проваливаются сюда. Как же иначе объяснить случай с Решетняком, будь он трижды неладен!

— Кое-что мне непонятно, — перебил его Синяков. — Ведь ты же дух. Исчадие преисподней. Тварь лукавая. Враг рода человеческого. Откуда тогда у тебя такой лексикончик? «Иллюзорный вид…» «Разнородные фрагменты…» «Реальный прототип…» Сидя в шкафу, ты совсем не так выражался.

— Одну минуточку. Только не называй меня духом. Дух — это нечто эфемерное, невещественное. В такой форме мы существуем в преисподней. Покидая ее, мы материализуемся, становясь уже бесами. Понял разницу?.. А что касается всего остального… Бесы ведь тоже бывают разные, как и люди. Злые и добрые. Могучие и так себе. Хитрые и простодушные. Глупые и не очень. До того, как угодить в эту переделку, я опекал одного очень достойного человека. Ученого-полярника, между прочим…

— Вот, значит, откуда ты про пингвинов и медуз знаешь.

Бес, не обращая внимания на реплику Синякова, продолжал:

— Он любил рисковать, потому что верил в свою удачу, хотя эту удачу обеспечивал ему я. Сколько раз я выручал его из всяких злоключений… Не знаю даже, как сейчас сложилась его судьба.

— Конечно, без духа-покровителя ему несладко придется, — согласился Синяков. — Первый же белый медведь задерет.

— Не в медведях дело… Он до баб весьма охочий. И всегда выбирает, самых непутевых. Бандиток, наркоманок, сумасшедших.

— Да, это действительно похуже медведя. Но надо надеяться на лучшее. Авось образумится… Кстати, а как твое имя?

— Тебе его знать обязательно?

— Нет… но все же, — смутился Синяков. — У нас принято при знакомстве свои имена сообщать. Иначе как я тебя буду звать? Чертом беспятым?

— Зови, я не обижусь.

— Нет, так дело не пойдет.

— Ладно. Даю на выбор целую серию имен. Какое понравится, так и звать меня будешь. Анчутка, Пралик, Куцый, Неумытник, Отяпа, Корнохвостый, Хохлик, Шишига…

— Вот-вот! — прервал его Синяков. — Шишига подойдет. А меня Федором Андреевичем зовут… Ты не забыл, Шишига, что мне недавно обещал?

— На память не жалуюсь. Все возможное сделаю. Только учти, от меня мало что зависит. Бес я, честно сказать, третьесортный. Оттого и к людям отношусь спокойно. А есть среди нас такие, что хуже собак бешеных. Так и норовят беззащитного человека замучить. Тем более что вокруг настоящая война идет. И фанатиков хватает, и кровопийц, и подстрекателей. На теплый прием здесь не рассчитывай. Да и мне не поздоровится, если заподозрят в потворстве.

— Задний ход даешь? — Синяков постарался вложить в эти слова максимум презрения.

— Ни в коем разе! Просто информирую.

— А то, что я человек, сразу в глаза бросается?

— Если присмотреться, то сразу. В тебе кровь горячая чувствуется, сердце живое. Мы, бесы, не такие. Все в нас — одна видимость. — Он потянул себя за нос, и тот стал длинным, как хобот. — Вот почему нас и пули не берут. Нельзя убить того, у кого нет сердца.

— Твое спасение мне не зачтется?

— Кто я такой? — махнул рукой бес. — Вот если бы ты кого-нибудь из паханов спас… Да только они в твоей помощи не нуждаются.

— Ну тогда придется рискнуть.

— Придется…

Избегая центральных улиц, они пробирались закоулками, населенными в основном бесами низших сословий. Шишига полагал, что собственные проблемы просто не оставляют им времени для охоты на людей.

Кроме того, он сразу объяснил Синякову, что самые могущественные бесы имеют наиболее близкий к человеку облик. Это считается высшим шиком, хотя каждый из них в любое мгновение может обернуться и кошкой, и совой, и верстовым столбом.

Синяков в свою очередь рассказал Шишиге о цыганке, превратившейся в рой зеленых мух.

— Это высший класс, — произнес бес с завистью. — Но если она тебя запомнила, берегись.

— Я ей вроде ничего плохого не сделал.

— Но и хорошего тоже. Такие бесы любят, чтобы перед ними расшаркивались.

Путь, которым они сейчас двигались, кое в чем совпадал с маршрутом, некогда проложенным Синяковым к общежитию медучилища, кроме обыкновенных фельдшериц готовившего еще и зубных техников. (Туда-то он обычно добирался общественным транспортом, а вот назад чаще всего приходилось возвращаться пешком, поскольку к этому времени с улиц исчезали даже такси.)

Не стоит говорить, что Синякова обуяло любопытство, благодаря чему он даже об осторожности забыл. И ничего удивительного — сразу за хорошо известным ему зданием госкомитета по печати («Шарашка пустолаек»), на котором все вывески сохранились в целости и сохранности, располагалась мясная лавка некоего купца Бауэра, чьи стены украшали свежие пулевые отметины и декрет реввоенсовета о безусловной сдаче оружия всеми категориями городских обывателей. Тумбу для объявлений (такие Синяков видел только в кино) покрывали печатные свидетельства давно забытой жизни, среди которых особо выделялись афиша варьете «Аквариум», обещавшая ежевечерний дивертисмент и французскую кухню, реклама патентованного средства от полового бессилия «Казанова» и постановление городской думы об обязательном вывозе нечистот в предписанные для этой цели места.

Дальше опять все пошло вперемешку — химчистка, собор кармелиток, по слухам, разрушенный еще в XVIII веке, бревенчатые купеческие хоромы с явными признаками недавнего грабежа, синематограф «Одеон» (разрушенный) и престижная кооперативная девятиэтажка «Кошкин дом».

Синяков, глазея по сторонам, настолько утратил бдительность, что едва не столкнулся с вывернувшимся из-за поворота эсэсовцем в полной форме — черный мундир, черная фуражка, украшенная эмблемой мертвой головы, высокие сверкающие сапоги. Более того — даже лицо у него было черным, как сажа.

К счастью, эсэсовец не обратил на Синякова никакого внимания и проворно скрылся в подвальном заведении, на неряшливо исполненной вывеске которого значилось: «Кухмистерская Герца-Лейбы Рубинштейна. Свежая кошерная пища».

— А этот откуда здесь взялся? — опасливо поинтересовался Синяков.

— Разве таких в этом городе никогда не было? — покосился на него Шишига.

— Были, — вынужденно признал Синяков. — Только почему он черный? Ему бы блондинистая масть больше подошла.

— Спросил бы лучше у него сам. Не забывай, мы находимся в мистическом месте. Здесь ничему нельзя удивляться.

«Не ты первый мне об этом говоришь», — подумал Синяков.

Тут они вышли на улицу Советскую, нынче почему-то называвшуюся Губернской. Посреди мостовой лежали рельсы, которых на памяти Синякова здесь никогда не было.

С горки, подавая тревожные звонки, катился старомодный трамвай, переполненный самой разношерстной публикой. Синяков засмотрелся на него и едва не угодил под колеса другого трамвая, бесшумно подъехавшего сзади.

— Варежку-то не раскрывай! Задавят! — крикнул Шишига, отскочивший к противоположному тротуару.