Теперь от милиции можно было и не шарахаться. Синяков до того обнаглел, что даже поинтересовался у одного лейтенанта местом нахождения дисбата. Тот ничего определенного ответить не смог, однако документы у Синякова все же проверил. Ничего не знали про дисбат и армейские офицеры, и таксисты, и коллеги Стрекопытова — сборщики стеклотары.

Лишь одна бабка, случайно услышавшая, как Синяков обращается с подобным вопросом к лоточнику, смогла дать более или менее дельный совет:

— Не знаю, как сейчас, но раньше эта холера на улице Минькова располагалась, за гвоздильным заводом. У меня там племяш год сидел.

Дабы отвязаться от словоохотливой бабки, уже начавшей было повествование о злочастной судьбе своего племяша, схлопотавшего срок за утерю на учениях автомата. Синяков немедленно отправился в указанном направлении.

Это тоже была окраина, хотя и другая, промышленная. В воздухе носилась копоть и цементная пыль. Прохожие здесь встречались крайне редко, зато непрерывно курсировали тяжелые грузовики.

Улица Минькова оказалась унылой и длинной, словно жизнь убежденного трезвенника. Ее дважды пересекали железнодорожные пути, и сама она дважды ныряла под путепроводы окружной дороги. Странно, что вот именно такую улицу назвали именем детского писателя, а не какого-нибудь легендарного наркома тяжелой промышленности или знатного сталевара.

Между прочим, произведения Минькова Синякову были хорошо знакомы. Их изучали в школе по программе то ли пятого, то ли шестого класса. Особой популярностью пользовалась повесть о пионерах- мичуринцах, сумевших вывести новую породу кур, каждая из которых размером превосходила слона.

Эти замечательные куры не только обеспечивали родной колхоз собственной продукцией — яйцами, пером и куриным пометом, — но и прекрасно зарекомендовали себя во время военного лихолетья. Стоило только отряду карателей приблизиться к партизанской деревне, как куры расклевали оккупантов, будто те были червяками-выползками. А петух в очном поединке даже одолел фашистский танк.

Правда, поговаривали, что на самом деле Миньков не так прост, как об этом можно было судить из его опусов. Когда в Москве нужно было поставить на место одного зарвавшегося писателя-космополита, возомнившего себя чуть ли не новым Л. Н. Толстым, дело это поручили не кому-нибудь, а провинциалу Минькову.

После блестящей обличительной речи, произнесенной им на пленуме Союза писателей, чахоточный космополит долго не протянул, а его шедевры увидели свет только спустя лет двадцать, уже после того, как к праотцам отошел и сам Миньков, к тому времени ставший живым классиком, лауреатом, депутатом и академиком.

Вот такие мысли приходили на ум Синякову, когда он брел по улице Минькова, то и дело переходя с одной ее стороны на другую. Жилые дома, магазины, учебные заведения, учреждения культуры и всякие там гражданские базы-склады он пропускал, зато старался проникнуть во все запертые ворота, особенно если их окружал бетонный забор, обмотанный поверху колючей проволокой.

Несколько раз охранники уже обкладывали его матом и грозились вызвать милицию, но все это были вольнонаемные охранники, Синякова совершенно не интересовавшие.

Ничего похожего на войсковую часть на его пути не попалось. Даже взобравшись по пожарной лестнице на крышу какого-то заброшенного ангара. Синяков не заметил поблизости сторожевых вышек — непременного атрибута всех мест лишения свободы. Неужели базарная бабка пошутила?

Так Синяков дошел до самого конца улицы. Город закончился. Последними его бастионами были конечная остановка автобуса с кирпичной диспетчерской будкой, скромный универсам, не имевший даже собственного названия, и уже почти опустевший базарчик, над которым надзирал один-единственный милиционер.

Дальше возвышалась железнодорожная насыпь, а далее простиралась бесплодная пустошь, стараниями местных предприятий и организаций превращенная в свалку.

Синяков зашел в универсам, своим ассортиментом живо напомнивший ему времена юности, когда в дефиците была даже ливерная колбаса, попил бочкового пива (после прогулки по улице имени Минькова во рту стоял привкус сажи и солярки) и потолкался среди покупателей на базарчике.

Возле книжного лотка, за которым скучала конопатая, кое-как причесанная девчонка, одетая как на пляже — только в маечку и шорты, — Синяков задержался.

— Книги писателя Грошева есть? — поинтересовался он.

— Не-а, — девчонка покачала головой. — А про что он пишет?

— Да я и сам не знаю… Местный он. Мы дружили когда-то.

— Местными авторами не торгуем, — девчонка зевнула, прикрыв рот ладошкой. — Спросом не пользуются…

— А про магию что-нибудь имеется? — Синяков вспомнил совет шамана ознакомиться с литературой соответствующего содержания.

— Есть кое-что. — Девчонка, до этого даже не удостоившая Синякова взглядом, покосилась на него. — Вон там, слева. Серия «Волшебный кристалл».

Полистав тоненькие, отпечатанные на серой газетной бумаге брошюрки, Синяков пришел к выводу, что они, наверное, принадлежат перу (а по нынешним временам скорее всего принтеру) авторов печально знаменитой «Библиотечки агитатора». Канцелярским языком, многословно и путано эти писатели пытались объяснить читателю то, в чем абсолютно не разбирались сами.

— Нет, это не для моих мозгов. — Синяков сложил брошюрки на прежнее место.

— А что именно вас интересует? — Заходящее солнце светило девчонке в глаза, и она все время щурилась. — Заговоры, гадания, сны? Я, между прочим, в таких делах разбираюсь. Сама ведьма.

— Ведьма? — вяло удивился Синяков. — Ну если ты ведьма, то я леший. — Возраст девчонки не позволял обращаться к ней на «вы».

— Я это уже заметила. — Нельзя было понять, шутит девчонка или говорит серьезно. — Есть у вас во взгляде что-то такое… Потустороннее…

— Только что оттуда, — кивнул Миняков. — А чем сейчас ведьмы занимаются? На метле, как и прежде, летают?

— Вот еще глупости, — девчонка почему-то обиделась. — Я городская ведьма. Не верите? Эй, Леня! — она привстала и замахала рукой.

На ее призыв отозвался не кто иной, как милиционер.

«Только этого мне не хватало», — подумал Синяков.

Еще, наверное, ни разу не брившийся блюститель порядка, четко фиксируя шаг, подошел к лотку, козырнул Синякову и хмуро поинтересовался у девчонки:

— Чего звала?

— Надень на меня «браслеты», — велела она, заведя руки за спину.

Милиционер не стал спорить и, сопя, как обиженное дитя, защелкнул на девчонке наручники. Это, видимо, было для него делом привычным и уж достаточно надоевшим.

— Раз, два, три… Хоп! — Наручники с лязгом упали на асфальт, а девчонка протянула вперед освободившиеся руки.

Наверное, это был какой-то простенький фокус, да и ладошки у девчонки были такие, что в бутылочное горлышко пролезут, поэтому Синяков изобразил свой восторг недостаточно убедительно.

— Не поверили, — сказала девчонка убитым голосом. — Хорошо же… Сейчас убедитесь…

Что-то опять щелкнуло, но уже не так резко, как замок наручников. Это расстегнулся широкий кожаный ремень с латунной бляхой, до этого поддерживавший штаны милиционера.

— Дашка! — крикнул он, подхватывая нижнюю часть своего гардероба. — Ты опять за свое!

— Леня, ты иди себе, — ласково сказала девчонка, протягивая милиционеру наручники. — Видишь, я с покупателем занимаюсь.

— Молодец! — уже совершенно искренне похвалил ее Синяков. — Тебе бы в цирке выступать…

— Или сейфы в банках чистить, — буркнул, отходя, милиционер.

С его уходом сразу наступило неловкое молчание. Синяков полистал для приличия еще какие-то книжонки и уже собрался было уходить, когда девчонка вдруг заявила:

— А я еще кое-что умею. Мысли угадывать… Вернее, не мысли, а желания.