Спасло преподавательницу чудо — ее узнал кто-то из проходящих мимо студентов. Мартынову эта проделка, в Уголовном кодеске трактуемая как попытка изнасилования с применением физического насилия, сошла с рук только благодаря легкому и незлобивому характеру жертвы. Поговаривали, что жуткие, пятипалые синяки с ее грудей сошли только месяц спустя.

Следующую проделку, задуманную и осуществленную Мартыновым, можно было назвать «битвой народов». Не все африканские студенты, проживавшие в общежитии, отличались кротостью и добродушием. Были среди них настоящие оторвы, вовсю пользовавшиеся своим чужеземным происхождением — и в столовую без очереди лезли, и на чужих девчонок зарились, и, выпив лишнюю бутылку пива, чересчур хорохорились. Поставить их на место было невозможно. Любой конфликт с иностранцами грозил немедленным исключением.

Мартынов, имевший широкие связи среди спортсменов, однажды привел на институтский танцевальный вечер компанию борцов-монголов, обучавшихся в сельхозакадемии, и сумел-таки стравить их с заносчивыми африканцами.

Как сказал потом завкафедрой гуманитарных наук, это был, наверное, первый случай в истории человечества, когда желтая и черная раса сошлись в непримиримой схватке.

Коренастые монголы бросались долговязым неграм в ноги, но те довольно удачно встречали их свингами и хуками. Борьба шла и в стойке, и в партере, причем сопровождалась дикими выкриками на самых экзотических языках.

Местные дружинники в побоище принципиально не ввязывались, да и прибывшая вскоре милиция поначалу не знала, как вести себя с распоясавшимися представителями братских народов.

В общем, победителей не оказалось. И желтые, и черные получили по первое число, что, впрочем, мало отразилось на их физиономиях: ведь фингал на коже негра почти незаметен, а у монголов — как битых, так и небитых — глаза одинаково узкие.

Такие эпизоды в жизни Мартынова нередко случались и впоследствии, но он всегда выходил сухим из воды. Даже когда с балкона второго этажа на голову доцента Варфоломеева упала тумбочка, ответственность за это понес совсем другой студент. Как сказал бы сейчас Синяков, у Славки Мартынова был очень сильный дух-покровитель.

На службу в милицию Мартынов попал благодаря все той же борьбе — некому было защищать цвета «Динамо» во втором среднем весе. На него нацепили лейтенантские погоны (как-никак, а образование позволяло) и для блезира назначили инспектором отдела боевой и физической подготовки, хотя большую часть своего служебного времени он проводил на ковре.

Вскоре дзюдо, вошедшее в число олимпийских видов спорта, стало теснить доморощенное самбо. Позиции Мартынова сразу пошатнулись. На татами, в отличие от ковра, надо было бороться, а не симулировать борьбу. Да и приемы оценивались как-то странно. Хороший бросок именовался «ипон», то есть чистая победа. Бросок похуже — «вазари», половина победы. И уж совсем плохонький, из тех, что в самбо считаются «активностью», — «коку».

Путаясь в этой чересчур сложной для него терминологии, Мартынов угрожал своим соперникам:

— Вот я тебе сейчас заделаю куку на заре! Впрочем, «куку» чаще всего заделывали ему. Грубая сила, выручавшая Мартынова раньше, в дзюдо мало что значила. Нужны были и гибкость, и быстрота, и техника, и выносливость, ведь все схватки происходили в течение одного дня. Попав несколько раз на удушающие приемы, он перестал участвовать в официальных соревнованиях, а потом и вообще забросил спорт.

Какое-то время казалось, что жизненная стезя Мартынова, до этого гладкая и прямая, пошла извилинами и ухабами. Его вечные шуточки и подколки становились все более злыми, он перестал регулярно бриться, увлекся пивом, а однажды, зазевавшись, не отдал вовремя честь заместителю министра, за что получил кличку Диссидент. (В милицейской среде такое прозвище считалось даже более обидным, чем знаменитый «козел вонючий».)

Неизвестно, как сложилась бы судьба Мартынова в дальнейшем, но тут подоспело время Олимпийских игр, впервые проводившихся на родине победившего социализма.

Рядом пролегала трасса, по которой зарубежные гости должны были следовать в Москву. Более того, в городе даже намечалось проведение каких-то незначительных соревнований — не то предварительных игр по травяному хоккею, не то квалификационных заездов гребцов.

Возник небывалый ажиотаж. За городскую черту вымели всех, чей образ жизни не укладывался в рамки морального кодекса строителей коммунизма. Детей срочно отправили в пионерские лагеря. Бродячих собак и кошек уничтожили. Отремонтировали все спортивные площадки, кроме городошных. Проспект и прилегающие к нему улицы покрыли дополнительным слоем асфальта. В открытой продаже появились колбаса и зеленый горошек. А в Управлении внутренних дел срочно ввели должность заместителя начальника по спорту.

Поскольку среди сотрудников центрального аппарата достойных кандидатов не оказалось, вспомнили про Мартынова — как-никак чемпион города, призер всесоюзных первенств, мастер спорта.

Впрочем, никто ему особо не завидовал. Должность была ответственная, хлопотная да еще и временная. После окончания Олимпиады ее намечалось упразднить.

Надо сказать, что за краткий срок пребывания в высоких начальниках Мартынов зарекомендовал себя с самой положительной стороны. Никаких эксцессов, а тем более чрезвычайных происшествий допущено не было. В загородную гостиницу, где проживали спортсмены, мышь не могла проскользнуть, не то что террорист или проститутка. Билеты на соревнования распространялись исключительно по спискам, утвержденным горкомом партии и комитетом госбезопасности.

Кроме того, в специально построенной по такому случаю суперкомфортабельной сауне Мартынов успел лично отпарить все руководство управления. А уж парить-то он умел!

Когда пришло время подводить итоги, то есть, по меткому выражению одного милицейского шутника, награждать непричастных и наказывать невиновных, Мартынов сумел сохранить высокое положение да вдобавок со своей эфемерной должности переместился на вполне солидный пост заместителя начальника отдела по службе. Это был поистине уникальный случай — старший лейтенант занял полковничье кресло.

Ясное дело, что без поддержки духа-покровителя здесь не обошлось.

Вот и все, что Синяков знал из чужих уст о карьере бывшего однокурсника.

Район, в котором Мартынов назначил Синякову встречу, находился на самой окраине города и назывался соответственно — Окопище. Среди новеньких высоток кое-где еще торчали деревенские избы. Наверное, здесь было приятно просыпаться по утрам, вместо автомобильного гула внимая пению петухов и лаю собак.

Дверь открыл сам Мартынов, облаченный в домашний халат и тапочки. Если он и изменился за эти годы, так только в лучшую сторону — стал суше, стройнее, импозантнее. Обильные прыщи исчезли, дурь, вечно туманившая взор, сменилась типично жандармской проницательностью (в нехудшем смысле этого слова), а пряди благородной седины очень украсили шевелюру.

После того как они обменялись рукопожатиями, Синяков поинтересовался:

— Так ты где живешь, здесь или там?

— Там живу, здесь отдыхаю, — туманно ответил Мартынов. — Проходи на кухню.

Стол был уже заранее накрыт — коньяк местного разлива, минеральная вода, стандартные деликатесы из тех, что сейчас, слава богу, можно свободно купить почти в любом магазине.

— Я спиртного практически не употребляю — признался Мартынов, — но ради такого случая придется сделать исключение.

— Я тоже, знаешь ли, не очень… — замялся Синяков, после суда давший себе зарок не пить попусту.