— В хижине Кортино появился новорожденный ребенок — мне кажется, что это уже давно не новость. Не волнуйтесь, господин герцог! Прерванный праздник должен быть доведен до конца.

— Жалкий человек! — проговорил герцог и поспешил в большой зал, чтобы извиниться перед королевой за происшедшее, которое так неприятно на нее подействовало.

Лакей Диего был прав, рассказывая в селении, что управляющий Эндемо родственник его сиятельству, иначе он не позволил бы себе таких слов, которые только что высказал, обращаясь к герцогу.

— Отчего ты стоишь выше меня? — проговорил Эндемо ему вслед, и выражение глубочайшей ненависти исказило его бледное, некрасивое лицо. — Отчего ты носишь герцогскую корону, между тем как я только простой дворянин? Почему ты называешься герцогом и ворочаешь миллионами? Ведь и я тоже имею право на них! Ты долгое время наслаждался ими — теперь пусть настанет моя очередь! Ведь мы сыновья одного отца. Да, твоя мать была инфанта, а моя — простая служанка из Англии. Но ведь говорят, что моя мать была прекраснее твоей и что отец наш любил ее больше своей законной жены! Поменяемся же теперь ролями! Когда я буду с миллионами, Долорес будет моей! Мне надоело быть твоим слугой.

Прошло несколько недель после праздника. Долорес все еще не вставала с постели. Лихорадочные сны тревожили ее — перед ней постоянно появлялся образ Олимпио, которого она так неожиданно увидела в замке, она с огорчением припоминала, как горячо любимый ею человек вместе со всем двором оставил замок, не обменявшись с ней даже ни одним словом и не обратив на нее должного внимания.

Когда Оливенко в тот злополучный вечер привел старому Кортино его больную дочь, бедный отец не мог понять причины такой внезапной перемены, происшедшей в ней, но, услышав в лихорадочном бреду Долорес имя Олимпио, он догадался обо всем, что могло случиться, и горячо молился за свою бедную дочь. Теперь, казалось, больная стала поправляться. Она впала в глубокий сон.

Во время болезни дочери старый Кортино заботливо ухаживал за ребенком Жуаны, хотя, впрочем, у него было очень мало свободного времени, так как жестокий Эндемо своими непомерными требованиями как будто хотел испытать терпение старосты и всех работников.

Староста как-то раз решил явиться к герцогу и рассказать ему всю правду относительно находившегося в его доме чужого ребенка. Оливенко доложил о нем его сиятельству — герцог же велел передать Кортино, что вынесет свое решение тогда, когда бесчестная дочь старосты оправится от болезни.

Эти слова до того поразили старика, что он поклялся никогда не переступать через порог замка. Оливенко надеялся утешить своего старого товарища — но Кортино, мрачный и с поникшей головой, удалился. Слова герцога глубоко уязвили честь доброго старика.

Но с какой стати этот бедный староста мог требовать отчета у герцога, своего повелителя? Бедному Кортино пришлось терпеливо снести причиненное ему оскорбление.

Проснувшись после глубокого, продолжительного сна, Долорес с удивлением посмотрела вокруг — она минуту назад видела себя в своей квартире в мадридском дворце и говорила с горячо любимым ею Олимпио. Горькая действительность испугала и огорчила ее, так что от неожиданности девушка со слезами на глазах упала снова на постель.

В памяти ее опять воскресли картины происшедшего — она снова оказалась в замке в тот злополучный вечер, видела Олимпио, стоявшего возле графини Монтихо, слышала оскорбительные слова Эндемо. Сердце бедной девушки при этих воспоминаниях готово было разорваться от боли, и она громко зарыдала.

Старый Кортино, с ребенком Жуаны на руках, молча подошел к постели дочери. Увидев Долорес, мальчик весело протянул к ней ручки. Девушка прижала к груди ребенка — она забудет свои страдания и постарается жить только ради этого мальчика, покинутого даже родной матерью. Еще минуту назад бедная Долорес желала себе смерти, чтобы скорее избавиться от своего горя, но теперь чувствовала в себе достаточно сил, чтобы перенести эти мучения.

Долорес поняла, что Олимпио был для нее потерян, что он давно ее забыл и что клятва, данная им при расставании, была нарушена. Она же все еще по-прежнему любила его, все так же искренне принадлежала ему сердцем, все так же свято хранила клятву.

Бедной девушке стало так грустно, что она решилась кое-как добраться до образа, стоявшего на перекрестке дорог, чтобы попросить у Пресвятой Девы подкрепления сил. Зная, что отец не позволит ей выйти из дому из-за еще слабого здоровья, она хотела дождаться ночи, чтобы пойти тайком.

Наступила ночь. Старый Кортино, утомленный работой, лег в свою постель, но сон не смыкал его глаз. Мысли об оскорблении, нанесенном герцогом ему и дочери, не давали покоя. Кроме того, он в этот день по выражению лиц работников догадался, что те решились на отчаянный шаг, и это также сильно тревожило доброго Кортино.

Старый отец долго, беспокойно метался в постели, Долорес внимательно прислушивалась к его движениям; наконец, природа взяла свое, и старик заснул. Мальчик тоже крепко спал. Тихо и осторожно Долорес с трудом поднялась с постели, и только сейчас она почувствовала, как была еще слаба. Колени ее дрожали, когда она, накинув на себя платье, выходила из комнаты; на пороге девушка на минуту остановилась, чтобы обдумать свой поступок.

— Я не могу, — прошептала она, — я не в силах остаться тут. Я должна помолиться перед образом твоим, Пресвятая Дева!

Держась одной рукой за стену, она неслышно переступила через порог комнаты и, тихо отворив дверь, очутилась на дороге. Прохладный ночной воздух хорошо подействовал на Долорес, она жадно вдыхала его в себя. Но не успела пройти несколько шагов, как поднялся сильный ветер, предвещавший грозу. Непроницаемый мрак окружал бедную девушку, густые черные тучи заволокли небо.

Долорес, с трудом передвигаясь по песку, дошла до перекрестка дорог; вдруг недалеко в стороне от нее послышался легкий шелест. Бедная девушка на минуту остановилась, но, перекрестившись, пошла дальше, по направлению к густому кустарнику, где находился образ Богоматери. Вдали послышались первые удары грома. Долорес овладел невольный страх, и она, скрестивши руки, опустилась на колени перед образом, молилась долго и горячо, между тем как страшные раскаты грома приближались и ослепительная молния ежеминутно освещала всю местность.

Когда Долорес, помолившись, пробиралась через кусты к дому, ей вновь послышался в стороне шелест, но она не испугалась, так как надеялась на защиту Пресвятой Девы.

Вдруг она почувствовала на себе прикосновение чьей-то руки; в кустах царил непроницаемый мрак, так что Долорес сперва не могла различить, кто приближался к ней. Бедная девушка задрожала от страха и не могла в таком состоянии тронуться с места. В эту минуту она увидела возле себя фигуру человека. Ужас овладел ею, она хотела бежать, но приблизившийся человек стал поперек дороги и уже обвил ее рукой.

— Кто вы? — воскликнула Долорес.

В эту минуту молния осветила кусты, Долорес закричала в отчаянии — Эндемо обвил рукой ее стан и стал притягивать ближе к себе. Несчастная девушка уже почувствовала на своей щеке прикосновение его пылающих губ, и невыразимый ужас овладел ею.

— Прочь! — прошептала Долорес, стараясь освободиться от ненавистного ей человека. — Прочь, оставьте меня, я принадлежу другому!

— Погоди, красавица! Ты должна принадлежать мне одному, и если ты станешь меня отталкивать, я удержу тебя силой! Ни с места! Ты моя!

— Сжальтесь, пустите меня, — закричала девушка в отчаянии, чувствуя себя полностью во власти этого злодея.

Эндемо прижал ее к своей груди и привлек к скамейке. Глубокий мрак окружил их, вокруг не было ни души, никто не слышал крика о помощи несчастной девушки, раскаты грома заглушали ее голос.

Видя себя полностью во власти Эндемо, Долорес в отчаянии была не в силах больше звать на