свое мнение о предложении дона Карлоса, тогда как молодая королева, расхаживая под руку с герцогом Медина, в который раз говорила ему, что этот праздник доставил ей большое удовольствие.

— Я должна сознаться, — сказала она со своей обычной очаровательной улыбкой, — что этот парк гораздо прекраснее нашего, господин герцог. Вы имеете в своем распоряжении все, что радует и возвышает душу, — одного только не хватает нам.

— Я от души сожалею, что ваше величество недовольны своим покорнейшим слугой.

— Мы были бы неблагодарны, многоуважаемый герцог, если бы не сознавали, что вы приняли нас с королевской роскошью! Но я должна сказать вам, что мы предпочитаем музыке пение.

— Извините, ваше величество, что я оказался невнимательным хозяином, не подумал о придворных певцах. К несчастью, этой ошибки нельзя в настоящее время исправить! Но не удовольствуется ли моя королева прекрасным, чистым голосом девушки из народа…

— Конечно, дорогой герцог. Мы предпочитаем народные песни — разным ариям и операм, которые так часто приходится слышать! Не медлите, герцог, мы с нетерпением ждем вашу певицу!

— Я спешу, чтобы выполнить приказ вашего величества, — сказал, низко кланяясь, герцог, который, услышав желание королевы, вспомнил о прекрасном голосе Долорес. Он хотел немедленно приказать позвать ее в замок и попросить спеть под аккомпанемент мандолины ту прекрасную песню, что однажды подслушал у ее окна.

Изабелла, обменявшись несколькими словами со своим супругом, села в одно из кресел под тенью пальмовых деревьев, и вокруг нее сгруппировались графиня Евгения с Олимпио и маркиза с доном

Эндемо, между тем как господа и дамы, составлявшие свиту, стояли в глубине зала.

Королева сообщила окружающим о предстоящем необычайном наслаждении, и Эндемо тотчас догадался, кто будет та певица, которую герцог велел позвать в замок. Он сначала побледнел, но потом, собравшись с духом, ответил графине де Монтихо на ее вопрос, причем так тихо, чтобы Олимпио не мог услышать слов, что певица — Долорес, дочь сельского старосты, бывшего когда-то смотрителем мадридского замка.

Глаза Евгении странно засверкали, между тем как она украдкой посмотрела на Олимпио, чтобы убедиться, не подслушал ли он тайну, которую ей поведал Эндемо; она торжествовала — ведь ей было известно, что Олимпио, который сейчас ухаживает за ней, раньше любил Долорес.

Она до сих пор ни разу не напоминала ему об этом, но данное обстоятельство не было забыто ее сердцем. Теперь она хотела удостовериться, действительно ли та девушка из народа могла быть ее соперницей. Одна мысль о возможности этого так задела ее гордость, что она побледнела.

Олимпио не подозревал, кто она, ожидаемая с нетерпением певица, и поэтому ее появление должно будет произвести на него сильное впечатление, подумала прекрасная Евгения. Но если ее предположение подтвердится, если она своими проницательными глазами прочтет измену на лице своего кавалера, то жестоко отомстит ему за это унижение.

Эндемо, казалось, догадывался о намерении графини, она не могла скрыть своего состояния от его зорких глаз. Он почувствовал, что нашел в ней союзницу для того, чтобы уничтожить Долорес, и его решение — не упустить этого случая — стало еще тверже, когда он увидел Долорес, появившуюся на террасе вслед за герцогом.

Дочь сельского старосты вначале отказывалась явиться к таким знатным гостям, но старый Кортино наконец уговорил свою дочь взять мандолину и последовать за Оливенко, посланным за ней от герцога.

Скрепя сердце Долорес согласилась. Ей казалось, будто она идет на гибель. Девушка не боялась молодой королевы, которая в прежние времена при встрече с ней ласково заговаривала, но какое-то необъяснимое чувство страха овладело ее сердцем, так что она последовала за другом своего отца в замок, дрожа всем телом.

— Ничего не бойтесь, — сказал старый смотритель замка, — и, что важнее всего, будьте смелее, а то ваше пение не произведет нужного впечатления. Дайте своему голосу полный простор, точно так, как вы это делаете, когда поете в своей хижине.

— Страх так мне сжимает сердце, mio note 9 Оливенко, — ответила девушка слабым голосом.

— Что с вами, Долорес? Вы такая бледная, и у вас такой испуганный вид, как будто вас ведут на эшафот! Вот, возьмите эти розы и приколите их к волосам. Будьте смелее! Я останусь на террасе, недалеко от вас.

— Вы так добры ко мне, mio Оливенко, это меня радует.

— Возьмите эти цветы, дитя, и украсьте ими свои волосы, тогда вы смело можете входить в зал в этом простом платье: свежие, прекрасные розы заменят все! Но вот идет его сиятельство герцог — смелее, нино note 10, смелее!

Старый Оливенко отошел на несколько шагов, а затем последовал за герцогом и дочерью Кортино на террасу. Родриго Медина, которому очень нравилась прелестная Долорес, ласково взглянул на нее.

— Эти розы прекрасное украшение, — сказал он, — следуй за мной наверх, в зал. Я желаю, чтобы ты спела нам ту песню, которую я недавно слышал, когда проходил мимо хижины твоего отца, но мне кажется, ты дрожишь?

— Это уже прошло, ваше сиятельство. Если вас удовлетворит мое слабое пение, я охотно выполню ваш приказ!

— Мне это нравится. Твои щеки опять покрываются румянцем. Тебе нечего бояться! Спой нам желаемую песню, и я щедро вознагражу тебя за это, — сказал герцог, войдя в слабо освещенный зал.

Королева разговаривала с Эндемо о владениях герцога Медина, а Олимпио был до того углублен в беседу с прелестной Евгенией де Монтихо, что не заметил вошедшей певицы.

— Соловей нашего селения, ваше величество, — сказал Эндемо насмешливым тоном, показывая на Долорес, которая, скромно потупив глаза, низко поклонилась, войдя в зал. Она держала в руке небольшую, простенькую мандолину. В ее волосах красовались живые розы, а на шею и плечи была накинута бедная, но ослепительно-белая вуаль.

Королева не узнала дочь бывшего смотрителя ее замка — она уже давно ее забыла. Она милосердно ответила на поклон красивой девушки и подала ей знак рукой для начала выступления.

Долорес ободрилась, взяла несколько аккордов на мандолине, которые тихо зазвучали в зале, и начала своим чистым, прекрасным голосом ту песню, какую просил ее спеть герцог Медина.

Олимпио, взглянув на певицу, не смог скрыть своего удивления, заметив ее поразительное сходство с Долорес; мучительный упрек поднялся в его сердце вместе с воспоминаниями о прежней любви. И когда он услышал ее голос, когда всмотрелся в черты ее лица, ему показалось, что это была действительно та Долорес, которую он любил и забыл в своих бурных похождениях и блеске двора, которой он поклялся в вечной любви и которой принадлежало его сердце.

Певица, начав второй куплет, взглянула на гостей — она увидела Олимпио! Звуки замерли на ее губах; она побледнела и, вскрикнув от неожиданности, пошатнулась.

Королева встала — последовало всеобщее волнение; Олимпио хотел подбежать к Долорес, которая узнала его в первую минуту, как только увидела.

— Что случилось с девушкой? — спросила королева, которую до крайности неприятно поразило это происшествие, она даже приготовилась со своим супругом покинуть зал.

Оливенко быстро вбежал в зал и подхватил Долорес, лишившуюся чувств. Эндемо с дьявольской улыбкой смотрел то на певицу, то на герцога, который был в сильном смущении.

— Что вы делаете, дон Олимпио? — спросила графиня Евгения, увидев, что тот готовится подойти к Долорес. — Предоставьте лакеям позаботиться об этой женщине! Вашу руку! — Она сказала это ледяным, повелительным тоном, наслаждаясь борьбой, происходившей в его сердце. — Вашу руку, дон Олимпио, — повторила графиня, — мы должны последовать за королевой!

В ту минуту, когда зал полностью опустел, Эндемо подошел к герцогу Медина.

— Эта девушка не успела еще оправиться от родов, — сказал он, понизив голос и показывая на Долорес, которую Оливенко приготовился вынести на руках из замка, — ведь вы это знали и могли избежать подобной сцены. Зрелище это не годилось для праздника знатного герцога Медина!

— Что ты говоришь?