Пеллегрино» просвечивала ссадина. Ссадины, запыленные куртки и пальто да порванные колготки — вот и весь ущерб после покушения на убийство. Часто же она в последнее время рвет колготки!

Савва отказался от услуг сестры милосердия, заявив, что все сделает сам, и удалился в ванную. Лизавета принялась заботиться о других гостях. Щелкнула кнопкой электрочайника и стала резать ветчину для бутербродов. Маневич, знавший, что где стоит и что Лизавета ни за что не сядет за неправильно накрытый стол, принялся расставлять чашки. Оставшийся без дела Митя сел на диван и занялся котом. Масон любил обольщать новых гостей, а потому ласково залез на колени к рубоповцу. Проверял новичка: если скинет — значит, дрянной человек. Оперативник экзамен сдал.

Лизавета, по долгу службы просматривавшая чуть ли не все газеты, в том числе желтые, прочитала недавно статейку об исследованиях, завершенных британскими психологами. Они провели большую научно-исследовательскую работу и выяснили, что собак любят сторонники жесткой руки, а независимых кошек предпочитают натуры свободолюбивые. Если переводить на язык политический, то собаководы — скрытые сторонники тоталитаризма, а кошковладельцы — надежная опора демократии. Заодно психологи покопались в истории и определили, что все диктаторы — от Наполеона до Гитлера — кошек пинали и шпыняли. Новый гость диктатором не был, даже потенциальным.

— Значит так, господа, я пригласила вас с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие, — сказала Лизавета, когда стол был готов. — Я была свидетелем смерти брата Дагаева.

Далее, в соответствии с классической пьесой, последовала немая сцена. Только не в финале, а в самом начале.

Лизавета рассказала всю историю от начала до конца. Поведала и об инциденте в лондонском пабе, и об исчезновении приятеля в «Астории». На все хватило десяти минут.

Трое мужчин переварили мучившие Лизавету тайны довольно быстро, правда, по-разному. Вопросы и комментарии прозвучали почти одновременно.

— Я же говорю, есть такие везучие! Зашла перекусить — и убийство. Это в благопристойном-то Лондоне! — Саша Маневич уже не первый год твердил про Лизаветино счастье, благодаря которому громкие дела с убийствами и прочим добром приплывают к ней на блюдечке.

— А почему ты полгода молчала? — подозрительно поинтересовался Савва. Он не любил, когда от него что-нибудь скрывали.

Третий вопрос, уже по существу, задал Сунков:

— Как, говорите, зовут этого лондонского русского? Давыдов? Год рождения не знаете? Надо его прокачать на предмет нахождения в розыске, а заодно проверить, что там приключилось в «Астории». Паспорт у него русский?

Лизавета отвечала на вопросы в порядке поступления:

— Насчет везения я в последнее время сомневаюсь. Не нравится мне такое везение. О перестрелке я рассказывала, ты просто забыл. В декабре прошлого года Сергею исполнилось тридцать четыре. По гороскопу — Стрелец.

— Гороскоп не обязательно… В ориентировках знаки Зодиака не учитываются. — Сунков сразу заблестел голубыми глазами и достал маленький блокнотик.

— Ты не говорила, что это брат нашего Дагаева! — упрямо повторил Савва.

— Я сама не знала, мне только сегодня Сашка сказал, когда со съемок звонил.

— Это правда, — подтвердил ее слова Маневич и протянул Лизавете чашку. — Можно еще кофе? И бутербродов?

Лизавета снова полезла в холодильник. Все-таки Сашка на удивление прожорливый. Пока она возилась с хлебом, сыром и ветчиной, мужчины задавали вопросы — ей и друг другу.

— Значит, Дагаев. Что же вы молчали, ребята-демократы? И насчет медиков нам сказки рассказывали?

— Мы и сами так думали до последнего времени. Кстати, Савва к Коровину не просто так ходил. Только потом выяснилось, что «жучок» сторонний и нас никто не слушал…

— Это как же так выяснилось? — Оперативник прищурил левый глаз. — Какой-такой сторонний «жучок»?

— Мне позвонил начальник департамента по здравоохранению и сказал, что они ни при чем. — Лизавета наконец справилась с кулинарным заданием.

— Как это — позвонил? — Митя прищурил и второй глаз.

— По телефону! — вмешался в опасный разговор Савва.

— Понятно. Значит, позвонил. Говорит, «жучка» не мы вам вставили и бомбу не мы всадили.

— Точно. — Лизавета судорожно придумывала более или менее удобоваримую версию. Рассказывать о признании репортера Маневича отчаянно не хотелось. Все трое в этой истории выглядели придурковато. Один играет в шпионов, всаживает у себя же микрофон и, наигравшись, про него забывает. Двое других игрушку находят и бегут ябедничать.

— Хотите коньяку? — Лизавета вдруг вспомнила про недопитую бутылку испанского бренди «Дон Карлос» и сняла ее с полки.

— Это можно! — почти хором согласились мужчины, включая приехавшего на машине Сункова. Маневич метнулся к другой полке, за рюмками. Савва принялся рассуждать о недостатках иностранных коньяков — разумеется, в сравнении с отечественными.

Но сбить Алешу Поповича с курса, заданного Лизаветиными признаниями, оказалось не просто.

— За что пить будем? За чудесное спасение или за дивное откровение? — спросил он, когда рюмки были наполнены. Савва вздохнул и поднял глаза горе — ох уж эти вопросы с подковырками!

— Можно и за то, и за другое! — жизнерадостно хохотнул Маневич и одним глотком опустошил стопочку. Он опять был веселым, прожорливым и беспечным. С него, как шелуха с лука, слетели все неприятные воспоминания — и о том, как он подставил ребят с «жучком», и о том, как их чуть не переехал взбесившийся идиот.

Впрочем, Савва и Лизавета тоже не выглядели слишком растерянными и беззащитными жертвами. И коньяку выпили с удовольствием. Митя даже удивился:

— Что-то вы больно бойкие! Не похожи на запуганных неизвестно кем зайчиков.

— Вероятно, иммунитет. — Лизавета поставила рюмку на стол. — Что такое этот наезд? Стресс. А у нас на работе постоянный стресс. Привыкаешь.

«Привыкаешь» — эту формулу Митя понимал хорошо. Когда Дмитрий Сунков первый раз приехал на убийство, он тоже не выглядел молодцом. Дело было зимой, труп попался лежалый, полусгнивший, дотронешься — брызнет. И запах. Вот тогда ему поплохело, чуть не до рвоты. Напарник, старик предпенсионного милицейского возраста, лет сорока, принес водички, велел выйти на воздух. Потом бросил: «Привыкнешь». Митя ему не поверил, а через полгода они с ребятами пили водку, обнаруженную в сапоге утонувшего рыбака. И ничего…

— Этот стресс сегодня не первый. Так… дембельский аккорд, — продолжала Лизавета. — Меня и от эфира отстранили.

— За что? Ты… вы же сегодня работали!

— А теперь отстранили. Говорят, не вернут в кадр, пока я не перестану быть новостью.

— И ведь складно так излагает, козел! Мол, необъективность, пристальное внимание, надо разобраться с угрозами, со взрывами. Получается — до окончания следствия, а это значит навсегда. — В сердцах бросил Маневич и наполнил рюмки во второй раз.

Теперь тост произнес Савва. Свой любимый:

— Все за нас, даже приметы. Даже число тринадцать!

Эта присказка появилась у него, когда Ярослав пытался снять с эфира репортаж о школе двойников. Как раз тринадцатого числа. А репортаж все равно вышел в эфир, пусть и на месяц позже.

— Так что я теперь по вашей милости безработная, навсегда уволенная из кадра, — улыбнулась Лизавета Сункову.

— Не навсегда. Мы их найдем…

— Это я знаю, на каждом брифинге только об этом и речь, причем время обязательно будущее.

— Почему, иногда и задерживаем. Вон…