платной медицины, если бы страховая работала как следует. А то у нас все перепуталось: казенные деньги уходят в коммерческие структуры, минздравовские институты и клиники нищают, а созданные на их базе частные предприятия процветают. Директора с полным правом говорят, что они получают восемьдесят долларов в месяц, клянут государство, сгубившее науку, но при этом отдыхают на Канарах и катаются на «Пежо». Впрочем, не все… — Лизавета заметила грустный, ожидающий взгляд водителя. Увлеченные спором о судьбах российской медицины и моральном облике отечественных жрецов Эскулапа, они забыли сказать, куда ехать. — Домой.

«Домой» означало на студию.

— Зайдем ко мне, кофе попьем. — Савва многозначительно посмотрел на Лизавету. Что-то он, верно, надыбал, что-то разоблачительно-сенсационное.

Савва нарочито медлил, долго искал чашки — свою любимую, с черепом и перекрещенными костями, и Лизаветину, которой он обычно выделял большую кружку с портретом Мерилин Монро. Старательно отмерял пластиковой ложечкой сахар и кофе, озабоченно смотрел на колбу, в которую капал кипяток. Будто без его взгляда старенькая кофеварка вообще отказалась бы работать.

Лизавета удобно устроилась в единственном на весь кабинет более или менее безопасном кресле и вопросов не задавала. Раз Савва хочет ее подразнить, лучше его не поощрять. А потому она с безразличным видом разглядывала гильзу на тумбочке и гадала, сильно она заполнена или нет. Эту снарядную гильзу привез Саша Маневич, регулярно снимавший все и всяческие стрельбы. Она стала контейнером для окурков, причем очень быстро родилась традиция — контейнер освобождали от содержимого, только когда он был забит полностью. Обитатели комнаты считали гильзу универсальным индикатором общередакционной нервозности. Если проблем, интриг и прочих неприятностей было много, гильза заполнялась быстрее, чем за месяц, а в мертвый спокойный сезон ее хватало месяца на два с половиной.

— Ты молчать сюда пришла? — Савва протянул гостье чашку.

— Не в моих правилах отвлекать хозяев, свято чтящих законы гостеприимства. Я так поняла, что ты нашел нечто грандиозное…

— Да. И имеющее прямое отношение к нашему медицинскому сюжету.

Савва уселся на стоящий возле дверей шаткий двухместный диванчик.

— Одна дама из Счетной палаты, пожелавшая остаться неизвестной, передала мне очень любопытные документы. Там много чего есть. Например, подтверждение того, что страховые деньги уходят в коммерческие банки, а не в поликлиники и родильные дома…

— Эту тему мы…

— Да, да, пока не трогаем. Но там есть также кое-что о льготных и больничных лекарствах, а это имеет непосредственное отношение и к гемодиализу, и к тому, что в больницах, аптеках, поликлиниках хронически не хватает нужных препаратов.

Савва вытащил из кармана пачку сигарет.

— Схема проста и состоит из трех частей. Часть первая. — Он картинно щелкнул «Зиппо». — Бюджет ищет поставщика и находит его в «ближнем кругу» фирм и фирмочек. Далее закупки идут через подставную фирму, которая накручивает свой процент на цену производителя. Причем если зарегистрировать фирмочку за рубежом, на каком-нибудь оффшорном островке, то внутрироссийские ограничения на лекарственные ценовые накрутки не работают. Если же кто-то поймает за руку, то ничего, кроме обыкновенной халатности и неосведомленности, не пришьют. Ну, не знал человек мировые цены.

— Это стандартная схема, так еще заводы по производству детского питания покупали, при содействии вице-премьеров. — Лизавета решила добавить льда в восторженный коктейль Саввиной речи. — Тут доказательства нужны.

— Есть названия фирм, имена их учредителей и небольшая схема родственно-дружеских связей. Но ты меня не перебивай. Тут все в комплексе… — Савва затушил сигарету в квадратной стеклянной пепельнице и торопливо щелкнул зажигалкой, увидев, что Лизавета тоже достала сигарету.

— Часть вторая, основная. Надо изгнать других поставщиков с рынка. Для этого издаются всяческие циркуляры и постановления, предписывающие закупать лекарства для муниципальных нужд в определенных аптеках, на определенных складах, а следовательно, у определенных людей. Копии циркуляров прилагаются. По странному стечению обстоятельств цены в уполномоченных аптеках выше, чем в среднем по стране. А названия и фамилии там фигурируют те же. И наконец, третье. Крупные фармацевтические компании дают оптовым покупателям существенные скидки, плюс десять процентов от стоимости контракта тому, кто принес заказ. Там это нормальная практика… Рынок… И в списках контрактодобытчиков те же…

— Те же названия и фамилии… — задумчиво продолжила Лизавета незаконченную фразу.

— А теперь посчитаем… Десять процентов плюс процентов тридцать от накрученной цены — выходит, сорок процентов бюджетных медицинских денег преспокойненько расходятся по чьим-то персональным карманам.

Савва прошел к своему, стоящему возле окна столу и, покопавшись в нижнем ящике, извлек три пластиковые папки.

— Это материалы проверок, ксерокопии с оригиналов.

Лизавета наугад просмотрела три листа. Все очень убедительно. Злоупотребления налицо, колоссальные прибыли конкретных фирм и их хозяев тоже.

— Ну и что мы с этим будет делать?

— Репортаж. Сначала люди на диализе, который делается в долг, потому что задерживаются деньги, люди, пристегнутые к жизни этими аппаратами. А потом комментарий по материалам проверки — о том, куда и как уходят деньги, которых катастрофически не хватает.

— Что покажем? Бумажки?

— И их тоже! В архивах — аптеки, льготники, все дела…

— Савва, не притворяйся, будто ты глупее, чем есть на самом деле. Ты же видишь — нужен синхрон. Интервью. Иначе получится пустая говорильня, мы не в газете!

«Мы не в газете!» — излюбленное восклицание телевизионщиков. Некое противостояние между пишущими и снимающими журналистами существует во всем мире. Оно базируется на разнице в доходах. Телерепортер получает куда больше, чем газетчик, плюс личная слава, в смысле «слава лица». Узнают на улицах, на пресс-конференциях, в магазинах, в театре… А многим людям нравится, когда их узнают, нравится ловить пристальные взгляды, слышать шепоток за спиной, нравится, когда в метро или в булочной подходят люди и кто громко, а кто осторожно интересуются: «Вы случайно не Ваня Пупкин, который в новостях?»

Ликоблудие… В двадцатом веке этот грех пополнил список традиционных человеческих прегрешений. Ради «славы лица» газетчики придумали малюсенькие фотопортреты авторов наиболее шумных статей. Их помещают рядом с заглавием. Но кто там вглядывается в крошечный, не больше почтовой марки, лик? Поэтому газетные ликоблуды чувствуют себя обделенными по сравнению с ликоблудами телевизионными. Россия не исключение. Насчет денег — это у нас не всегда верно, в богатых издательских домах вроде «Коммерсанта» журналист получает больше, чем сотрудник государственной телерадиокомпании. Но «слава лица» — это «слава лица».

Впрочем, газетно-телевизионные противоречия основаны не только на деньгах и неудовлетворенном или, наоборот, удовлетворенном тщеславии. Телевидение работает с картинкой, с лицами и словами живых людей.

Другие принципы — другой эффект. Именно поэтому парламентарии и министры часто обижаются на телевидение и спокойно сносят куда более глумливые комментарии в газетах. Слова, напечатанные черным по белому, выглядят не такими черными, как реальное изображение на голубом экране. Но, с другой стороны, газетному журналисту для разоблачительной статьи достаточно пачки бумаг. Дальше все зависит от способности бойко изложить материал, от умения вовремя пошутить или поддать пафосного пара. Бумажка на телевизионном экране — это только бумажка. Слова, какими бы горькими или язвительными они ни были, — только слова. Нужны лица, нужны интервью. И Савва знал это не хуже Лизаветы. Документы без картинки — мертвый груз.