она еще не знала, что это «Остин». — Только не думайте, что я пошла на уступки из-за глупой угрозы. Отсюда, — она глянула на серо-бурое здание, — есть выход еще на четыре улицы. Так что улизнуть проще простого.

— Только не думайте, что я этого не знал, чуть не улизнувшая Лизавета, — рассмеялся в ответ клерк, превратившийся в авантюриста. — Нанять четырех нищих, сообщить им ваши приметы, дать по трубке — что может быть проще? В шесть тридцать у этого выхода.

Он уехал. Ровно в половине седьмого господин Давыдов ждал Лизавету у Буш-Хауса.

Обедали они в греческом ресторане в Сохо. Сергей уверял, что это подвальное заведение с белеными стенами, украшенными примитивными туристскими плакатами, домоткаными ковриками и грубой чеканкой, — излюбленный ресторанчик молодых «Роллинг стоунз».

— Это сейчас они богатые и разборчивые, а тогда молодым и начинающим хватало куска вкусно приготовленного мяса.

Мясо и прочая еда были действительно вкусными. Греческое вино, как ему и полагалось, чуть горчило — чтобы напоминать ценителям о дохолодильной эре и классической Древней Греции. Официант был любезен и предупредителен. Сергей мило шутил, рассыпал бисером комплименты и нипочем не хотел рассказывать о том, как ему удалось разобраться с полицией, хотя Лизавета настырно задавала вопросы. И делало это умело, профессионально.

— Не завидую я тем, кого вы пытаете прилюдно. Несчастному гарантирован крах политической карьеры. Я уже устал вертеться ужом.

— Тогда объясните, как вы попали под… этот обстрел.

— Как и вы — совершенно случайно. Зашел, знаете ли, перекусить, а тут кошмар, Армагеддон! О чем я честно рассказал полиции.

— А вы всегда проверяете паспорта у посетителей? Это у вас привычка такая?

Сергей хмыкнул и достал сигарету из коричневой круглобокой пачки.

— У кого это я паспорта проверял? У вас? Вы «мамочка» кричали, а в шоке все кричат на родном языке… Даже не осознавая этого. Вот я и догадался, что вы русская.

Улыбался он так же обворожительно, как Шелленберг в исполнении артиста Табакова.

— Это вы можете передать по инстанции, как Алекс — Юстасу. — Лизавета постаралась изобразить столь же чарующую улыбку. — Убитые не кричали. А если бы и кричали «в шоке», — она выделила этот оборот интонацией, — то не по-русски, а по-вайнахски. Но вы все равно определили, что у них краснокожие паспорта.

— Вы умны, остроумны, наблюдательны. И не болтливы. — Сергей кивком подозвал официанта и попросил принести десерт. Потом продолжил: — И у меня нет даже двух часов в камере, чтобы обдумать, как выпутаться из хитроумной ловушки папаши Мюллера. Скажем так, я слышал их разговор. Говорили они по-русски. Убедительно?

— Вы сидели слишком далеко. Можем провести следственный эксперимент. Хоть сейчас.

Появился официант с джезвой и какими-то сладостями типа пахлавы.

— Ну уж нет, сейчас я намерен доесть мой десерт. И вам рекомендую.

Лизавета отломила кусочек пахлавы.

— Не люблю сладкое. Такое сладкое.

— Учту в будущем. — Сергей передвинул ее тарелку на свой край стола. — Скажем так, одного из них я знал. Раньше. Вы ведь не побежите в полицию? Если побежите, меня могут лишить визы. Придется жить на Кипре. А там, на острове любви, я зачахну от голода.

— Там климат прекрасный. И кухня греческая. Наверняка кормят не хуже, чем здесь.

— Я же буду обедать в одиночестве, а без вас мне «бутерброд не лезет в рот…».

— И все же — серьезно: откуда вы их знали?

— А серьезно — я знал не их, а его. Господина Дагаева. Делали одно дельце. Я же говорил, Лондон город маленький. Но к стрельбе это дельце не имеет никакого отношения. Можете мне верить или не верить. Доказать я ничего не могу. И полиции не доказал бы…

Лизавета крутила пузатую кофейную чашку и смотрела в сторону. Она вспоминала, где раньше слышала фамилию Дагаев.

— Лучше, если вы мне поверите.

— Это еще почему?

— Потому что завтра суббота и, если вы мне поверите, мы снова встретимся. Тогда я поведу вас на урок гончарного дела в Музей истории человечества.

— Куда? — Лизавета чуть не поперхнулась кофе.

— На урок к замечательному гончару! — ответил невозмутимо Сергей.

Однако широкий кругозор у этого молодого человека! Вчера автоматная стрельба по знакомым, сегодня свидание со свидетельницей, а завтра он будет крутить гончарный круг!

— Я предпочитаю вышивать болгарским крестиком. Лепить горшки — не мой стиль!

Однако на урок гончарного искусства Лизавета все-таки попала. Вместе с Сергеем Анатольевичем. Он умел добиваться своего.

— Привет… Я не отрываю тебя от важных дел? — вежливо и холодно поинтересовался Савва Савельев.

— Вроде нет, — вяло ответила Лизавета. Она так надеялась, что звонит совсем другой человек.

— Ты можешь говорить? — задал дурацкий вопрос Савва.

— В каком смысле?

И вдруг Лизавета поняла, почему никто со службы два дня ее не дергал. Наверняка Верейская постаралась. Лана, которая считала, что личная жизнь у женщины должна быть на первом месте, предупредила всех-всех-всех, чтобы Лизавету не трогали, потому как у нее личная жизнь с приятелем из Лондона. Вот Савва и деликатничает: «Не помешал ли? Можешь ли говорить?»

— Насколько я в курсе, нас никто не подслушивает, — все так же вяло сообщила Лизавета. — Расслабься и выкладывай, что там у тебя.

— Просто хочу напомнить, что завтра мы едем на диализ. Я подтвердил все договоренности. Но если у тебя другие планы, могу отправиться и один…

— Не мели ерунды, — разозлилась Лизавета. — Я тебя на этих фронтовых съемках не брошу.

— Почему — фронтовых? — Савва говорил уже не таким деревянным голосом.

Лизавета коротко пересказала беседу в кабинете Борюсика.

— В общем, нас в триста сорок первый раз предупредили: ехидные медицинские репортажи не снимать. Но запретили только страхование. Слово «диализ» никто не произносил.

— А раз прямого запрета нет, — многозначительно произнес Савва, — значит, будет и триста сорок второе ярославское предупреждение. Кстати, тебя разыскивает милиция. — Последнюю фразу он бросил «между прочим» и ждал дополнительных вопросов.

У Лизаветы оборвалось сердце. Значит, случилось что-то серьезное и ее визит в «Асторию» не остался незамеченным. Хотя в таком случае они нашли бы ее и дома. Для доблестной милиции зоринский телефон, изъятый из общегородской справки, никакой не секрет.

— Да что ты! — Она старалась говорить небрежно. — И фотографии в фас и в профиль всюду развесили? Я последнее время из дома не выходила…

— И фотографии, и служебные собаки. Еще бы — такое шумное дело! Цианистый калий в булочной! Телезвезда как главный свидетель!

— А-а-а, «Тутти-Фрутти»…

— Они сегодня целый день Ирочку Рыбкину трепали. Кто звонил, как звонил… — Савва откровенно веселился.

Ирочка, работница информационной службы, медлительная, погруженная в мечты о муже, микроволновой печке и отдыхе на Майорке, давно стала редакционным мифом. Она путала улицы, номера домов, названия партий и театров. Записывала сообщения о пресс-конференциях и митингах, переспрашивая каждое слово, потому что два слова подряд Ирочка Рыбкина запомнить не могла и не умела. Все имеющиеся в ее распоряжении извилины были заняты грезами. Бригады, выезжавшие на съемки по информациям Рыбкиной, всегда готовились ко всевозможным сюрпризам. Вместо золотой свадьбы в семье