Туве Янссон
Филифьонка, которая верила в катастрофы
Жила-была Филифьонка. Однажды она его намыленной щеткой до крайней голубой каемки и ждала каждую седьмую волну, а та появлялась как раз в нужный момент, чтобы смыть мыльную пену.
Потом она терла коврик до следующей голубой каемки. Солнце меж тем согревало ей спину, а она стояла своими ножками в прозрачной воде и все терла и терла коврик.
Был мягкий и тихий, самый подходящий для стирки коврика солнечный день. Медленно и сонно катились волны прибоя, лениво помогая Филифьонке, а пчелы жужжали вокруг ее красной шапочки, принимая шапочку за цветок.
«Ладно, помогайте, помогайте, — угрюмо думала Филифьонка. — Я-то знаю, как на самом деле обстоят дела. Так мирно бывает только перед катастрофой».
Она добралась до последней голубой каемки. Седьмая волна обмывала коврик, пока Филифьонка не втащила его в море целиком, чтобы хорошенько прополоскать.
Филифьонка видела ровное красноватое скалистое дно; а там внизу, под водой, прыгали взад-вперед солнечные блики. Они плясали и на пальцах ее ног, окрашивая их — все десять — в золотистый цвет.
Она погрузилась в размышления. Можно было бы раздобыть новую оранжевую шапочку. Или вышить солнечные блики по краю каймы старой. Вышить золотом. Но конечно, это все равно будет уже не то — ведь солнечные блики на шапочке останутся неподвижными. И вообще, что делать с новой шапочкой, когда подступит опасность? С таким же успехом можно погибнуть и в старой…
Филифьонка вытащила коврик на берег, хорошенько выбила его о склон горы и с недовольным видом начала вышагивать по нему, чтобы выжать воду.
Погода стояла на редкость прекрасная, и это было странно. Что-то должно случиться. Она это знала. Где-то за горизонтом собиралось что-то темное и опасное, оно пробивалось наверх, вот оно уже приближается — все быстрее и быстрее…
— Знать бы, что это такое, — прошептала Филифьонка. — Все море чернеет, что-то бормочет, солнечный свет меркнет…
У нее застучало сердце, похолодела спина, и она обернулась, словно ожидая увидеть врага. Море сверкало, как прежде, солнечные блики, танцуя, выписывали на дне игривые восьмерки, а летний ветер, как бы утешая, сочувственно гладил ее мордочку.
Но не так-то легко утешить Филифьонку, охваченную паникой неизвестно почему.
Дрожащими лапками расстелила она на просушку коврик, поспешно собрала мыло и щетку и помчалась домой, чтобы вскипятить чайник. Около пяти часов к ней обещала заглянуть Гафса.
Дом Филифьонки был большой и не слишком красивый. Кто-то, видно, захотел избавиться от банок со старой краской и выкрасил его снаружи в темно-зеленый, а внутри — в бурый цвет. Филифьонка сняла дом в наем, без мебели, у одного хемуля. Он уверял, что Филифьонкина бабушка, мама ее мамы, живала здесь летом в дни молодости. А поскольку Филифьонка очень любила свою родню, она тут же подумала, что ей надо поселиться в этом доме, чтобы почтить память бабушки.
В первый вечер она сидела на крыльце и думала, что ее бабушка, должно быть, в молодости была совсем другая. Невозможно представить себе, чтобы настоящая филифьонка, неравнодушная к красотам природы, могла бы поселиться здесь, на этом ужасном берегу с такой скудной растительностью. Ни сада, где можно варить варенье, ни единого, самого маленького, лиственного деревца, которое можно превратить в беседку, и даже ни единого приличного пейзажа.
Филифьонка вздыхала, потерянно разглядывая зеленое сумеречное море с полоской прибоя вдоль всего длинного побережья. Зеленое море, белый песок, красноватые водоросли — фукус — все было специально создано для катастроф. И ни единого надежного местечка.
Правда, потом Филифьонка, разумеется, узнала, что она глубоко ошибалась.
Она совершенно напрасно переехала в этот ужасный дом на этот ужасный берег. Ее бабушка, конечно же, обитала совсем в другом доме. Да, так оно и бывает в жизни.
Но поскольку Филифьонка уже успела написать всем родственникам о переезде, она решила: менять дом неудобно. Родственники могут подумать, что она перекати-поле.
И Филифьонка заперла за собой все двери и попыталась навести в доме уют. Это было нелегко. Комнаты были такие высокие, что потолок все время был в тени. И ни одна кружевная гардина в мире не сделала бы огромные чопорные окна более приветливыми. Ни одного окна во всем доме, из которого открывался бы какой-нибудь красивый вид! И только через одно окно можно было заглянуть в комнату. А это было Филифьонке совсем не по душе.
Она попыталась навести уют в углах комнаты, но уютными они так и не стали. Мебельные гарнитуры терялись в углах. Стулья искали защиты у стола. Объятый ужасом диван полз к стене. А круги света от лампы были такими же беспомощными, как тревожный луч карманного фонарика в дремучем лесу.
Как у всех филифьонок, у нее было множество безделушек: маленькие зеркальца и фотографии родственников в бархатных рамочках, ракушки, фарфоровые котята и хемули, отдыхавшие на вязаных салфетках, прекрасные изречения, вышитые шелком или серебром, малюсенькие вазочки и хорошенькие грелки-мюмлы для чайника… Да, все, что делает жизнь более легкой, а кроме того, значительной и менее опасной.
Но все эти красивые вещицы утратили свою надежность и свой смысл в этом мрачном доме у моря. Она переставляла безделушки со стола на комод, с комода на подоконник, но они всюду были не к месту.
И вот там они теперь и стояли, все такие же растерянные… Филифьонка остановилась в дверях, пытаясь найти утешение у своих вещей, но они были так же беспомощны, как и она сама. Она пошла на кухню и положила на мойку мыло и щетку для чистки ковров. Потом зажгла конфорку на плите под чайником и поставила на стол самые красивые чашки с золотой каемочкой. Она достала блюдо с печеньем проворно сдула крошки с краев я положила сверху несколько глазированных пряников, желая произвести впечатление на Гафсу.
Хотя Гафса пила чай без сливок, Филифьонка все-таки вытащила бабушкин серебряный сливочник в форме ладьи. Сахар она положила в маленькую плюшевую корзиночку с изукрашенной жемчугом ручкой.
Накрывая на стол, она чувствовала себя абсолютно спокойно, и все мысли о катастрофе были забыты.
Жаль только, что в этих отмеченных печатью рока местах невозможно найти красивых, подобающих случаю цветов! Все здешние цветы походили на маленькие, злобно ощетинившиеся кустики, да и по тону не гармонировали с гостиной. Филифьонка недовольно отставила в сторону вазу и шагнула к окну посмотреть, не идет ли Гафса.
Но потом быстро подумала: «Нет, нет, смотреть не стану. Подожду, пока она не постучит. Тогда я побегу, открою дверь, и мы будем страшно рады друг другу и наболтаемся всласть… А если я посмотрю, не идет ли она, берег вполне может оказаться пустынным до самого маяка. Или же маленькая точка будет неумолимо приближаться и приближаться, а я этого терпеть не могу. Но еще хуже будет, если эта точка вдруг станет уменьшаться и пойдет своей дорогой…»
Филифьонку начало трясти.
«Что это со мной? — подумала она. — Надо поговорить об этом с Гафсой. Может, она и не из тех, с кем я охотнее всего поделилась бы своими мыслями, но ведь я больше никого не знаю».
В дверь постучали. Филифьонка кинулась в прихожую и начала болтать еще до того, как отворила дверь.
— …И такая прекрасная погода! — кричала она. — Море, подумать только, море… такое голубое, такое ласковое, ни малейшей ряби… Как вы поживаете? Да, вы выглядите блистательно, но этого и следовало
