ожидать… Но, видите ли, если живешь вот так — в близости к природе и все такое прочее, — все ведь должно наладиться, не правда ли?

«Она сегодня еще более бестолкова, чем всегда», — подумала Гафса и сняла перчатки (потому что была настоящей дамой), а вслух сказала:

— Конечно, вы абсолютно правы, фру Филифьонка.

Они сели к чайному столику. Филифьонка была безумно рада, что она не одинока, и поэтому несла всякую чушь, а потом даже опрокинула на скатерть чашку с чаем.

Гафса хвалила пряники и сахарницу и все, что только попадалось ей на глаза. И только о цветах ничего не сказала. Кто угодно увидел бы, что эти дикие, злобно ощетинившиеся кустики совершенно не подходят к чайному сервизу, но Гафса была прекрасно воспитана.

Вскоре Филифьонка перестала болтать, и, поскольку Гафса не говорила ни слова, стало совершенно тихо.

Внезапно солнечный луч на скатерти угас. Тучи застлали огромные чопорные окна, и обе дамы услыхали, как над морем мчится ветер. Мчится далеко-далеко, с легким шумом, напоминающим тихий шепот.

— Я вижу, вы, фру Филифьонка, выстирали коврик? — вежливо поинтересовалась Гафса.

— Да, ведь морская вода очень хороша для ковров, — ответила Филифьонка. — Краски не линяют, а потом от ковров исходит такой свежий запах…

«Нужно заставить Гафсу понять… — думала она. — Я должна дать кому-нибудь понять, как мне страшно, кому-нибудь, кто ответит мне: „Конечно, тебе страшно, я так тебя понимаю!“ Или же: „Но, милая моя, чего же тут бояться? Ведь нынче такой прекрасный, спокойный летний день“. Дать понять кому угодно, хоть кому-нибудь».

Но вслух сказала:

— Эти пряники я испекла по бабушкиному рецепту. — И, нагнувшись над чайным столиком, прошептала: — Это спокойствие — неестественно. Явно случится что-нибудь ужасное. Дорогая Гафса, поверьте мне, мы очень мелки с нашими пряниками к чаю и с нашими ковриками и со всем тем, что для нас так важно. Ужасно важно, вы это знаете. Но этому важному всегда грозит неумолимый рок.

— О! — сказала смущенная Гафса.

— Да, да, неумолимый рок, — быстро продолжала Филифьонка. — Его нельзя успокоить, нельзя понять, с ним нельзя обменяться мнениями и ни о чем нельзя спросить… Он скрывается во мраке за окном, далеко-далеко на дороге, далеко-далеко в открытом море, — и все растет и растет, и его не увидишь, пока не будет слишком поздно. Вы, Гафса, когда-либо знавали такое? Ну скажите, что с вами это ну хоть когда- нибудь случалось. Милая, вы скажете, да?

Лицо Гафсы побагровело, она все вертела и вертела в руках сахарницу и все думала: не надо было сюда приходить.

— В это время, поздним летом, иногда дует по-настоящему сильный ветер, — осторожно сказала она.

Филифьонка погрузилась в разочарованное молчание. Гафса тоже немного помолчала и чуть раздраженно продолжала:

— В пятницу я сушила белье, и, хотите верьте, хотите нет, дул такой ветер, что мне пришлось бежать до самой калитки за моей лучшей наволочкой. Каким вы пользуетесь порошком, фру Филифьонка?

— Не помню, — ответила Филифьонка, вдруг ужасно устав оттого, что Гафса даже не попыталась ее понять. — Хотите еще чаю?

— Нет, благодарю, отказалась Гафса. — Визит был короткий, но такой приятный! Боюсь, мне пора понемногу собираться домой.

— Да-да, — ответила Филифьонка. — Понимаю.

За окном над морем уже нависла темнота, а волны что-то бормотали берегам.

Было еще рано. Филифьонка не стала зажигать лампу, не желая выказать свой страх, и в комнате было чересчур сумрачно и неуютно. Узенькая мордочка Гафсы казалась еще более сморщенной, чем обычно. Похоже, ей было тут не по душе. Но Филифьонка не стала помогать ей собираться, она не вымолвила больше ни слова, а лишь совершенно спокойно сидела, разламывая на мелкие кусочки глазированные пряники.

«Какая мука», подумала Гафса и, незаметно придвинув к себе свою сумку, лежавшую на комоде, сунула ее под мышку. За окном крепчал зюйд-вест.

— Вы говорите о ветре? — вдруг спросила Филифьонка. — О ветре, что умчался вместе с вашим выстиранным бельем? А я говорю о циклонах. Об ураганах, дорогая Гафса. О смерчах, о вихрях, о тайфунах, о песчаных бурях… О речных приливных волнах, уносящих с собой дом… Но более всего я говорю о самой себе, хотя это не слишком прилично. Я знаю, что все пойдет прахом. Я все время думаю об этом. Даже когда стираю коврик. Можете ли вы это понять? Чувствуете ли вы то же самое?

— Очень хорошо стирать с уксусом… — сказала Гафса, не отрывая глаз от чашки с чаем. — Ковры хорошо сохраняют цвет и не линяют, если налить немного уксуса в воду, когда полощешь в морской воде.

Тут Филифьонка разозлилась, что было на нее совершенно не похоже. Она чувствовала: просто необходимо как-то раздразнить Гафсу, и она сделала первое, что пришло ей в голову. Показав на гадкий букетик в вазе, она воскликнула:

— Взгляните на него! Какой он красивый! И точь-в-точь гармонирует с сервизом.

Но Гафса тоже очень от всего устала и рассердилась. Вскочив на ноги, она воскликнула:

— Ничего подобного! Он слишком большой, колючий и пестрый, он выглядит нагло и вызывающе и совершенно не подходит к чайному столику!

Тут дамы распрощались, и Филифьонка, заперев за Гафсой дверь, вернулась в гостиную.

Она была огорчена, разочарована, ей казалось, что визит Гафсы был неудачен. Колючий кустик стоял посреди чайного столика, весь усеянный темно-красными цветами. Филифьонка вдруг поняла, что не цветы плохо гармонируют с сервизом, а сервиз не подходит ни к чему вообще.

Она поставила вазу на подоконник.

Море преобразилось. Оно стало серым, а волны, увенчанные белыми зубцами, злобно цеплялись за берег. Небо было чуть багровым и тяжелым.

Филифьонка по-прежнему стояла у окна. Она стояла долго, прислушиваясь, как усиливается ветер.

И тут зазвонил телефон.

— Это вы, фру Филифьонка? — настороженно спросил голос Гафсы.

— Разумеется, это я, — ответила Филифьонка. — Здесь, кроме меня, никто не живет. Хорошо ли вы добрались?

— Конечно, конечно, — сказала Гафса. — Кажется, снова поднимается ветер. — Немного помолчав, она ласково спросила: — Фру Филифьонка, а вот все эти ужасы, о которых вы говорили, они часто случались?

— Нет, — ответила Филифьонка.

— Стало быть, только иногда?

— Вообще-то говоря, никогда. Это просто такое чувство.

— О! — воскликнула Гафса. — Я только хотела поблагодарить вас за сегодняшнее приглашение. Так, стало быть, с вами ничего не случалось? Никогда?

— Нет, — ответила Филифьонка. — Очень мило, что вы позвонили. Надеюсь, мы как-нибудь встретимся.

— Я тоже надеюсь, — произнесла Гафса и положила трубку.

Филифьонка посидела некоторое время, глядя на телефон. Она мерзла.

«Скоро окна совсем потемнеют, — подумала она. — Завесить бы их одеялами. А зеркала повернуть бы к стене».