Досадным исключением среди всего этого доброжелательства было недовольство, источаемое Достопочтенным Райсом — корабельным священником. Он был баптистом той разновидности, о которой я не очень хорошо осведомлена, поэтому не могу сказать, существует ли она до сих пор. Единственным приветствием, на которое он оказался способен, было холодное «мадам». Он отказался признать Гилберта и отклонил просьбу капитана Закара крестить мальчика. «Этот чертов Достопочтенный сам не способен отличить Господа от блохи», — ворчал капитан Закар. Он часто говорил о том, чтобы списать священника с судна, однако так и не смог собраться с духом. Все это разочаровывало Элизабет в отношении многих вещей, но особенно в отношении к Богу: огорчительное чувство для женщины, стремящейся к вере.
Спустя некоторое время капитан Закар уплатил Достопочтенному Райсу такую большую десятину, что тот согласился окрестить Гилберта. В воскресенье, предшествовавшее обряду, — был июль 1834 года — они стояли в верховьях Миссисипи, в порту Ганнибала, и капитан Закар послал Элизабет в город — купить расшитого полотна для крестильной рубашечки Гилберта и четыре пуговицы. Вход в магазин сторожила овчарка. С покупками и ребенком на руках, Элизабет переступила через собаку и вышла из магазина в солнечный свет с чувством доселе неведомого, нескрываемого счастья.
«Люси» не собиралась отплывать дотемна. Элизабет любопытно было взглянуть на этот отрезок Миссисипи, и она пошла по дорожке к равнине, протянувшейся меж рекой и утесами. Летняя трава была влажной и теплой, жаркие лучи падали ребенку на лоб. Элизабет прошла примерно с четверть мили, когда набрела на небольшую толпу из двадцати — двадцати пяти человек, собравшихся в тени платана. К ним обращался мужчина лет тридцати, взгромоздившийся на упаковочный ящик, и говорил он так, будто перед ним было не два десятка, а две сотни, а то и две тысячи слушателей. До этого случая Элизабет не раз приходилось внимать людям, взывавшим к слушателям с упаковочных ящиков, ибо в тот период истории нашей страны пророки-проповедники бродили по малонаселенным районам, как медведи-шатуны в лесу. Но этот мужчина, тысячу раз повторяла она мне потом, не был похож ни на одного из них. «Подходите поближе, вы все, — говорил он. — Я должен рассказать вам одну историю».
То, что поразило Элизабет прежде всего, — это голос того человека. Звучавший чисто и ясно, словно колокольчик, он обладал необычайной силой, не требовавшей театрально выпучивать глаза или напрягать трепещущее горло. «Вы не поверите тому, что я вам расскажу, не оттого, что вам недостает мозгов или знаний, но оттого, что в это нелегко поверить. Однако, если вы сможете поверить моим словам, вы познаете истинную суть всех вещей и жизнь после этой жизни будет вам обеспечена».
В те дни мало кто слышал о Джозефе Смите или о созданной им Церкви Святых Последних дней, которой тогда было всего четыре года от роду. Для Элизабет, как и для других собравшихся под платаном, он был чужаком без сколько-нибудь известного имени или положения. Единственными средствами убеждения служили ему только его личность и его фантастический рассказ о плане, предначертанном Богом для человека. Однако я должна особенно отметить, как выглядел Джозеф, когда в тот день появился на упаковочном ящике. Насколько я поняла, ростом он был более чем на голову выше многих собравшихся, крепкого телосложения и держал себя словно генерал или какой-нибудь другой командир большого войска. Я порой задаюсь вопросом, не походил ли он внешне на генерала Джорджа Вашингтона — оба они были выше шести футов ростом,[22] как мне представляется, и оба крепко сбиты. Мне часто думается, что у Джозефа было такое лицо, с какого любой скульптор захотел бы лепить Великого Человека.
«Я — сын фермера, — начал Джозеф. — Родом мы из Вермонта, но осели в Пальмире, в той Пальмире, что в штате Нью-Йорк. Если кто-то из вас там побывал, то знает — это оживленный городок, там проживает четыре тысячи человек, а окружен он мирной сельской местностью, где все дышит покоем, где много ферм и много речек да ручьев, а в отдалении поднимается гряда невысоких гор и холмов. И все же в мои юные годы и даже сегодня в моем городке не было мира. Там, у перекрестья дорог, где я ходил каждый божий день, стояли четыре церкви, соперничающие меж собой: каждая из них утверждала, что лишь она дает истинное толкование Божьей воли. Я во многом был совершенно обыкновенным мальчишкой, нисколько не умнее большинства своих сверстников, а что касается моей внешности… ну, оставляю вам судить о том, какова она. Не было никакого резона полагать, что я, Джозеф Смит-младший, наследник ста акров и рощи сахарных кленов, а также пряничной лавки, где моя матушка продавала имбирные пряники и пиво, — что вот такой обыкновенный паренек в один прекрасный день станет Пророком Господним.
Но я был любознательным мальчишкой, не принимавшим на веру ответы на многие вопросы, особенно на вопрос, голос какой из церквей — среди множества соперничающих голосов — подходит мне лучше всего? Кем следует мне стать — католиком, баптистом, методистом, трясуном? Может, существуют еще какие-то секты, о которых я ничего не знаю? Или надо выбрать Епископальную церковь? Хотя мне было всего четырнадцать лет, моим рассуждениям хватало логики, и я пришел к выводу, что если каждый из десяти проповедников утверждает, что только он правильно толкует волю Бога, то по меньшей мере девять из них могут оказаться не правы.
Эти вопросы рвали мне душу, и я жаждал найти ответ, как только очень юный человек может этого жаждать. Так что в один прекрасный день — стояла ранняя весна — я вышел в лес и пал на колени. Я стал молить Отца Небесного привести меня к вратам предпочитаемой Им Церкви, ибо мне хотелось, чтобы мое поклонение Ему было правильным. Погода стояла ясная, лес был насквозь просвечен солнцем, и молодые, легкие словно перышки листочки на верхушках деревьев сверкали в его лучах, как золотая чешуя. Какое-то время я молился, взыскуя ответа, когда, к моему величайшему удивлению — и страху! — ибо более всего я был устрашен, — дивное сияние, какого я никогда в своей жизни еще не видел, возникло предо мною. Поначалу я решил, что это дневной свет сияет сквозь деревья. Только это не был луч света, это была как бы раковина, и внутри этой светящейся раковины находились двое: я увидел двух мужей — Отца и Сына.
А сейчас, друзья мои, я знаю, что все вы думаете, — я вижу это по выражению ваших глаз. Вы говорите себе: „Тьфу, ну и чушь несет этот парень! С этого места все — одни выдумки“. Я вижу, как эти мысли мелькают — вон они! — омрачая ваши лбы. Вы не верите мне, и это прекрасно! Вы испытываете те же сомнения, что в тот день одолевали и меня. Потому что, конечно же, то, что предстало предо мною, мне не представало. Конечно же, мне это только представилось, или же солнце сыграло со мною шутку! Я готов был поверить любому объяснению, кроме самого простого, а самое простое, как всегда, было — Правда! Отец и Сын, Господь Бог и Христос, снизошли с Небес, чтобы принести Весть. Они сказали мне: „Не вступай ни в какую из существующих Церквей, ибо ни одна из них не есть Церковь Господня. Со времен Христа люди, провозглашающие себя толкователями Его Истины, — Апостолы, священнослужители, Папы, проповедники, епископы, Святые Отцы — все и каждый из этих людей вели мир прочь от истинных слов и деяний Иисуса Христа. Джозеф, — сказали они, — ты живешь в эпоху Великого Вероотступничества. Род людской на земле отступился от Истины. Но пришло время Восстановления Истины, и ты станешь ее вестником“.
Провозгласив эту весть, Отец Небесный и Его Сын исчезли, оставив меня простертым ниц на земле. Подумайте сами, что делать мальчишке с такою вестью? Как мог я воспринять знание о том, что должен стать Пророком? Друзья мои, могу вас заверить, я изо всех сил старался не принимать во внимание то, что услышал и увидел. Понимаете, я точно так же, как вы здесь и сейчас, пытался отойти подальше от того, что было мне непонятно, пытался не верить этому. Поразмышляйте вот над чем, пожалуйста, прошу вас. Если вы чего-то не можете понять, разве это означает, что непонятное — обязательно неправда? Кто здесь знает французский? Или русский? Никто. Однако, если бы какой-то человек сказал сейчас по-русски или по-французски, что небо голубое, а солнце печет, разве его слова были бы неправдой?
Прошло три года, мне исполнилось семнадцать. Я все еще размышлял над вопросом, который завел меня в тот лес, но действовал я вовсе не исходя из того знания, которым наделил меня сам Господь. И вот однажды ночью — в сентябре будет одиннадцать лет, как это случилось, — произошло второе чудо. В мою спальню, прямо к моей постели, вдруг явился ангел по имени Мороний. Он сказал мне, так же ясно, как говорю теперь я вам, что в одном из холмов близ Пальмиры упрятан клад из золотых пластин. Да, пластин. И на этих пластинах-скрижалях записана книга на древнем языке. Ангел поведал мне, что в какой-то день я пойду к этому холму и найду те скрижали в каменной шкатулке. Мой долг, сказал мне ангел, открыть эту книгу роду человеческому.
Что я тогда сделал? А что бы вы сделали на моем месте? Да, думаю, я знаю. Опять-таки я не поверил. Или не захотел поверить. Хотя я понимал, что видел этого ангела и разговаривал с ним, и знал, что этот ангел — реальность, я не хотел поверить в истинность того, что я Пророк и должен передать нечто
