советниками завещание и послание московскому люду. В царе постепенно вызревала мысль об отречении от престола.
— Если не согласятся выдать мне изменников с головой, может статься, и уеду в чужую землю! — повторял он часто. — Не хочу править ворами да предателями. Сколько от них земля русская пострадала! С давних пор бояре на Рюриковичей ножи точат.
— Не позволит народ московский надругаться над тобой, пресветлый государь, — успокаивал тогда Малюта.
— Много ты знаешь! Десять лет назад Старицкие не желали присягать законному наследнику. Деньги раздавали у себя в избе.
— Сейчас посадские да купцы разорвут их на части. Только мигни, пресветлый государь. Народ валом валит к подворью митрополита Афанасия, бояр стращает, молит о твоем возвращении. Посадские челом тебе бьют, чтоб не оставлял ты их на произвол бояр, — докладывал чуть ли не каждый день Малюта, получая уведомления из столицы. — Того и гляди, пресветлый государь, бунт вспыхнет. Слухи там разные бродят. На площади собираются и толкуют: что овцы без пастуха? Добыча для волков! А под волками бояр разумеют.
Донесения Малютиных гонцов убедили Иоанна, что он одержал верх. Теперь оставалось добить Боярскую думу, лишить власти и избавиться от необходимости держать с ней совет. Если государь всея Руси — помазанник Божий, то должны ли его указы утверждаться подданными? Римские цезари правили единолично и ни в чьем одобрении не нуждались. Россия не Польша! У нас, слава Богу, государей не избирают. Митрополит Афанасий и Бельский с Мстиславским заступались за Овчину, заступались они за князя Горенского, будут заступаться и за Шуйских. Если порвет с боярами открыто, то они больше не посмеют при всем честном — московском — народе ему противоречить. Нынче, когда у него появились опричники, преданные трону и России, самые строптивые подожмут хвост. Бегство Курбского посадским да купцам глаза промыло. В столице изменников не любят. Да еще ведущих полки на Москву!
— Стой крепко, пресветлый государь! Мы твоя опора, — повторял, следуя за царем, Малюта, обводя рукой шеренги молодцов в черных кафтанах, которые заполнили двор.
Об опричнине написано столько, что внимательное ознакомление с литературой заняло бы целую и долгую жизнь. Опричнину в советское время превратили в специальное направление исторической науки. Правда, и в предыдущие десятилетия находились люди, которые, кроме опричнины, в Иоанновой эпохе ничего не разглядели. Все деяния царя отодвигались на второй и даже третий план. Между тем опричнина была лишь коротким эпизодом в долгом Иоанновом царствовании. Он начал править государством в младенческом возрасте, а завершил политический путь зрелым мужем, почти стариком, по тогдашним понятиям. Опричнина подорвала историческую репутацию несчастного царя. В эпоху многих его наследников погибло неправедной смертью значительно больше ни в чем не повинных людей, чем при Иоанне. Статистика, которую читатель может легко найти в любом соответствующем справочном издании, просто поражает. Разумеется, и одна смерть — это катастрофа, но все-таки после всего, что пережила Россия, колонка жиденьких малютинских цифр оказывает магическое воздействие на наши умы и чувства. Ничего нет удивительного в том, что ведущие русские историки Карамзин, Соловьев, Ключевский, Костомаров и другие уделили опричнине минимум места: буквально несколько страниц. Николай Михайлович Карамзин — более остальных. Странным покажется, что имя Малюты упоминается в их трудах два-три раза, а то и вообще этого шефа опричнины, как его называют в современных изданиях, нельзя отыскать. Однако в недавний период об опричнине наштамповали горы книг. Здесь отчетливо просматривается влияние советской пропаганды, которая под давлением ЧК и НКВД, а затем и МГБ много напраслины возвела на царские правоохранительные органы.
Нам важно понять, что же случилось в российском обществе, когда не содержащее в себе никакой тайны явление, скорее «биологическое», основанное на стремлении выжить в диких условиях средневековья и жестокой, ведущейся не по правилам борьбы, неожиданно сфокусировало на себе весь интерес, который способен был проявить взбудораженный и вечно недовольный русский социум. Опричнина магнитом притягивала взоры нескольких поколений. Пренебрежительное отношение Петра Великого к жизни сотен тысяч крестьян, построивших ему флот и Санкт-Петербург, по сути, не нашло отражения в гражданском сознании. Лишь Пушкин поколебал эту медную глыбу. За свои безобразные жестокости Екатерина II — немецкая второразрядная принцесса — удостоилась памятника в центре столицы, выросшей на костях чуждого ей народа. Кроме того, она поднялась и стала вровень с Петром I. Ее называют Великой.
Но попробуйте вообразить, что произошло бы в стране, если бы кому-нибудь вздумалось воздать Иоанну по заслугам?
О нет! Кому угодно, но только не ему! Опричнина — вот в чем причина, опричнина — вот в чем все зло! Какой-нибудь достаточно наивный читатель, пробегая глазами эти строки, воскликнет: все ясно! Автор пытается оправдать опричнину, рассуждая о статистике и биолого-политическом выживании средневекового правителя, участвовавшего в пытках и казнях, что совершенно не доказано, но что, разумеется, можно предположить романисту, а не историку. Он убил своего сына! Это ли не мера жестокости?! Своих сыновей убивали многие — византийцы, римляне, Великий Петр, любимец школьных педагогов сталинских времен Тарас Бульба. Отцеубийство было не менее распространено, хотя и более поощряемо.
Но нет, дорогой читатель, я вовсе не собираюсь оправдывать опричнину. История не нуждается в оправданиях и объяснениях. История чудесна тем, что каждый о ней судит сам. Суд истории есть индивидуальный, а не общий суд. Право личности основано на том. Когда у нас попытались отобрать это личное право и заменить его правом социума — противоречивого и неоднородного — всей популяции, проживающей на данной территории, рухнули права человека и воцарился кровавый кошмар.
Такой интерес к опричнине и возмущение столь коротким отрезком времени объясняется вовсе не отрицательным отношением к уничтожению боярства — тонкой прослойки, интеллектуально подготовленной к бережению государства, и вовсе не осуждением экономических реалий, когда боярской землей, золотом и холопами Иоанн оплатил завоевательные войны, раздвинувшие границы страны, задыхающейся между Европой и Китаем, тело которой изъязвили осколки Золотой орды. Интерес и соседствующее с ним возмущение есть результат того, что еще не получило нравственной оценки и по вине правителей, и по вине чужестранцев, и по нашей собственной вине. Предшествующие опричнине социумы обладали одной сходной чертой. Это были терпимые и приличные — в определенном смысле слова и относительно, конечно, — средневековые общественные уклады. Борьба за власть, сопровождавшаяся коварством и жестокостями, подавлением инакомыслия и враждебной стороны, носила неорганизованный, неузаконенный и открыто недекларируемый характер.
Да, спецслужбы существовали у Рюрика, и у Ольги, и у Ивана Калиты, но они действовали не так методично и прямо. Опричнина впервые за всю историю государства Российского стала основным — обоюдоострым — инструментом власти, который владыка держал в правой руке, а это означает, что последующие общественные уклады, зависящие в стране целиком от качеств ума и сердца главы правительства, получили наглядный урок. Надежда на милость великого князя и затем царя у народа всегда существовала. Она исчезла с появлением опричнины. Никто уже не сомневался, что милость монарха теперь попадет в зависимость от тайных устремлений опричнины или ее модификации — явления в достаточной степени массового и специфического, где крикливый патриотизм и клятвы в верности будут всегда идти впереди целесообразности.
Иоанн через несколько лет попытается избавиться от им же самим созданного и им же самим признанным негодным инструмента управления. Но тщетно! Опричнина, уничтожившая боярство, этот единственный класс, который был способен не допустить Смуту и польское нашествие, отныне превратится в самовозобновляющийся орган, поглощающий без остатка целые эпохи. Опричнина, кстати, не чисто российское явление, но она словно подчеркнула и сделала более выпуклыми доопричные времена.
Мой взгляд можно, разумеется, оспорить, поднатаскав и сгруппировав многочисленные факты зверства доопричной жизни. Но прошлые, сравнительно безоблачные мгновения, когда закладывались основы народной жизни — обряды и традиции, станут в конце концов от такого подхода только ярче и
