составленная из соратников комиссия потрудилась, чтобы отсеять из призванных и желающих самых лучших и надежных. В эти непонятные до сих пор и таинственные дни звезда Басманова и Малюты стояла высоко. Особенно Малюта преуспел. Боярин — человек военный, и опричники, конечно, образуют войско, но войско не совсем или скорее совсем не похожее на стрелецкие полки и не для сражений созданное. Малютины надобности вперед басмановских вышли, а он сам вровень с Алексеем Даниловичем поднялся. Генрих Штаден, которого Иоанн вместе с пленными немчинами Иоганном Таубе и Элертом Крузе взял с собой в слободу, освободив от надзора, позже скажет о Малюте, припоминая первые годы опричнины:

— Этот был главным в курятнике!

Ну, быть может, Генрих Штаден со свойственной авантюристам суетливостью поспешил и переоценил тогдашнюю роль и значение Малюты. Он лишь становился главным в курятнике, проделав перед тем извилистый и тернистый путь. Завоевать доверие царя надолго почти никому не удавалось.

День выдался солнечным и теплым, но снег не таял, а блестел разноцветными осколочками под оранжевыми лучами безоблачного солнца. Иоанн любил такой драгоценный блеск. В Москве он довольно часто спускался в сопровождении Малюты в сокровищницу Кремля, велел ставить перед собой шкатулки с неоправленными камнями и жемчугом, запускал в груду загадочно переливающихся при свете свечей минералов, которые от других, обыкновенных, отличались редкостью и красотой, и пропускал тихонько шелестящий поток сквозь пальцы. Рассыпаясь по столу, поток переливался до тех пор, пока на него падали блики пламени. Так и снег сейчас искрился — синим, изумрудным, алым и янтарным цветом, отдавая сокрытую белизной колористическую сущность под воздействием льющегося с неба огненного потока. Жаркое солнце обычно убивает краски, но иногда способно и выявлять их.

В сокровищнице Иоанн искоса следил за равнодушно молчащим Малютой. Лицо приближенного не меняло застывшей гримасы. Он взирал на повелителя с бесстрастной угодливостью, впрочем, как обычно при свете дня. Нет, в нем я не ошибся, мелькало каждый раз у Иоанна. Не вор, не утаит, не обманет.

Наконец Иоанн появился на крыльце в сопровождении Малюты, встреченный негромкими приветственными кликами. Он жестом подозвал Путилу Михайлова, обладавшего зычным голосом и умевшего выговаривать слова внятно. Дьяк их будто вычерчивал в воздухе звуками. Глашатаем надо родиться. У каждого человека свое предназначение.

Басманов Фуникова не заменит, а Висковатов в застенке — что Малюта на дипломатическом приеме. И не ведал гарь, что Висковатов с Малютой когда-нибудь поменяются местами. Только Висковатова вздернут на дыбу, а Малюта сядет за стол переговоров.

Молодцы в черных шеренгах родились для того, чтобы охранять Иоанна и воплощать его политические намерения в действительность.

Путила Михайлов развернул грамоту и, подняв руку для большей торжественности, начал раздельно и громко произносить фразы, надо заметить веские и ответственные:

— Я клянусь быть верным…

Первое эхо откликнулось мощно и стройно:

— …клянусь быть верным…

Дьяк Михайлов продолжил нараспев, как бас-профундо:

— …верным государю и великой княгине и его государству, молодым князьям и великой княгине и не молчать о всем дурном, что я знаю, слыхал или услышу, что замышляется тем или другим против царя или великого князя, его государства, молодых князей и царицы!

Иоанн слышал, как позади Малюта, выпрямившись, произносил, даже опережая Михайлова, текст клятвы, что свидетельствовало о его незаурядной памяти. Басманов, братья Грязные, Вяземский и стоящие рядом боярские дети и дворяне прочувствованно и с достоинством вторили Михайлову.

— Я клянусь также не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего. На этом целую я крест, — заключил дьяк и низко поклонился вначале государю и стоящим на крыльце, а потом и черным шеренгам.

Когда в воздухе, чистом и светящемся, растаял последний звук, Иоанн медленно сошел с крыльца в сопровождении Малюты, Басманова и Вяземского и двинулся вдоль первой шеренги, каждый раз останавливаясь и вглядываясь в лица, которые казались знакомыми. Это были молодые люди незнатного происхождения и грубоватого облика, похоже не умеющие читать и писать, осеняющие себя крестом по привычке, для которых обещанная сытная пища, жалованье и несколько гаков земли были пределом мечтаний. Редко кто явился верхом. Получить лошадь, а то и с запасной — им и во сне не снилось. Вчерашние бедняки и мужичье косолапое, как их позднее прозвали чужеземцы, смотрели на царя и тех, кто молчаливо маячил за его плечами, с какой-то долей растерянности и непонимания. Как они сюда попали и зачем? Позднее опричники быстро приобретут уверенность и бойкость. Раньше перед тем, как быть принятыми в круг избранных, их расспрашивали Басманов с Малютой, интересуясь родословной, происхождением, семьей и связями. И среди этих своеобразных абитуриентов пошел слух, что возьмут в государеву службу только тех, кто бояр ненавидит, не холуйствует перед ними и готов уничтожать крамолу и измену безоглядно.

— Как звать, молодец? — неожиданно спросил царь, оглядывая рослого худощавого опричника.

Тот обомлел, вероятно забыв от страха собственную фамилию. Он государя один раз видел издалека, а второй — вот сейчас, под солнцем, будто обведенного золотым сиянием.

— Семен Тимофеев, суздальский, — ответил государю Малюта.

Он каждого уже знал по фамилии. Опричник не сразу пришел в себя.

— Холоп князя Горбатого-Шуйского, — уточнил Малюта. — Согнан с земли боярином за долги.

— А зачем в заемщики подался? — спросил Иоанн. — Если одолжил — возврати.

Его чувство собственника перевесило ненависть к Шуйским.

— Как отдать, великий государь, коли засуха и неурожай? Хочу царю послужить. Жизни не пожалею. Не гони, великий государь!

Иоанн улыбнулся и, не оборачиваясь, отправился дальше, часто приближая лицо к лицам новобранцев, ввинчиваясь в каждое цепким взором.

— Тебя как звать? — спросил он, внезапно замерев на краю шеренги, словно запнувшись.

— Акинф Данилов.

— Ты откель?

— Старицкие мы. Послужить хочу царю.

Акинф тоже высокий, в плечах крепок, ладони лопатами. Кафтан сидит аккуратно, нож висит как положено, пищаль за спиной. Малюта набирал пусть из худородных, но молодцов на подбор. Слабеньким сюда путь заказан.

— Сестру Ефросиния к себе в девичью взяла, — объяснил Малюта. — Ну, там и обрюхатили. Попробовал жаловаться князю Владимиру Андреевичу — его в палки дворня. Убежал на волю.

— Не врешь? — спросил Иоанн. — Не с шестопером ли гулял сам-друг?

— Вот те истинный крест, — ответил Акинф и опустился на колени. — Не гони, великий государь! К себе в службу зачисли и от врагов убереги. За сестру кто вступится?

Иоанн обратился с вопросом еще к двум-трем молодцам, давшим сейчас клятву. Никто не знался с боярами, и любой был в чем-либо ущемлен. Потом втихомолку московские бояре и Курбский с подачи иноземцев не раз твердили, что Малюта сам разбойник и разбойников с большой дороги набирал в опричнину. Встречались, конечно, и с большой дороги, и пьяницы, и гулящие, и воры — кто только не попадался! Никто ведь про себя правды не откроет. А все изменников лучше.

Опричное войско в слободе увеличивалось быстро.

— Возвратимся в Москву — начнем звать из сел новгородских да псковских. В Немецкую слободу езжай, — велел Иоанн Малюте. — Кто из пленных изъявит желание — приглашай. Жалованье обещай хорошее. Кто обманет или обидит русского человека — выдам потерпевшему с головой!

Еще до отъезда в Коломенское Иоанн чуть ли не каждый день запирался с Басмановым и Вяземским и подолгу сидел над бумагами, заставляя Михайлова и Васильева писать указ об опричнине не под диктовку. Указ тот пресловутый и знаменитый никогда не был позднее обнаружен. Обсуждал он с